вторник, 23 июня 2009 г.

"Владивосток-74", "Тени появляются на закате", «Ты давно с Итурупа, бродяга?!» Рассказы Геннадия Ботрякова.

Рассказы любезно предоставлены автором Геннадием Викторовичем Ботряковым

Из автобиографии

…Окончив Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова, по персональной заявке я поехал работать во Владивосток, в Дальневосточный геологический институт ДВНЦ АН СССР. После двух лет работы стажёром-исследователем и младшим научным сотрудником лаборатории петрологии вулканических поясов поступил в аспирантуру в МГУ. Кандидатскую диссертацию на тему «Петрология кислых эффузивов Восточно-Сихотэ-Алинского вулканического пояса» защитил в 1981 году уже работая в АмурКНИИ. Сначала в должности младшего, затем старшего, ведущего научного сотрудника. В Благовещенске прожил около двадцати лет, занимался изучением золотоносности гранитоидных комплексов Приамурья, петрологией базитовых интрузий и связью с ними процессов рудообразования, вопросами экологии. Опубликовал около 50–ти научных работ.

Уже работая там, опубликовал в газете «Дальневосточный ученый» свои первые рассказы.

…Сейчас я живу на Южном Урале, в Миассе, в одном из самых красивых мест на Земле. Но выбранная мной профессия не дает засиживаться дома, поэтому меня можно встретить то в Ноябрьске, то в Нягани или Ханты-Мансийске, Уральске, Мурманске, Самаре или в степях Казахстана.

Как пионер, я всегда готов к новым приключениям. О некоторых, что в моей жизни уже случились, пойдет речь в этих коротких рассказах. В них нет морализаторства и анализа того, как я «дошел до жизни такой», а лишь зарисовки с натуры того, что действительно было!

Владивосток – 74

или

Как я начинал свою трудовую деятельность с проникновения через балкон в чужую квартиру и похищения мешка картошки

Дабы по приезде на работу во Владивосток скоротать свою первую ночь в приличных условиях, мне пришлось через незапертую балконную дверь проникнуть в чужую квартиру на втором этаже большого дома. За этими моими действиями, на первый взгляд криминальными, внимательно следила сама хозяйка квартиры – пожилая женщина пенсионного возраста, да пара ее соседок по дому.

Хозяйка была родственницей Лидии Андреевны – матери моего университетского товарища Сергея Медведева, который в тот момент тоже находился на пути к Владивостоку, распределившись в тот же Геологический институт, что и ваш покорный слуга. Но он избрал наземный вид транспорта, и за счет громадной разницы скоростей между поездом и самолетом я его обогнал где-то на полпути к конечному пункту. У родственницы же я оказался по той причине, что Лидии Андреевне понадобилось передать меховую шапку, сшитую из какого-то мохнатого зверя, подстреленного отцом Сергея – охотником, а также килограмма два яблок, которые, как выяснилось, во Владивостоке в те далекие уже годы были большим дефицитом.

Сойдя с трапа самолета, я сел в автобус до города и, выйдя у Академгородка, мимо нескольких жилых домов с одной стороны и лесом с другой, спустился к Геологическому институту и первым делом отправился в отдел кадров. Ознакомившись с моими документами, его заведующая Алла Тимофеевна Худик с заявлением о приеме направила меня к заведующему лабораторией петрографии Степану Степановичу Зимину, который без лишних церемоний его подписал. (Любитель давать всяческие псевдонимы, и сам охотно откликающийся на «Пачку», Сергей Медведев назовет ее Аллотриоморфовной, взяв за основу петрографический термин – аллотриоморфную структуру горных пород.)

Был уже конец рабочего дня, поэтому пока еще Алла Тимофеевна, а вовсе не Аллотриоморфовна, – до ее «переименования» оставалось еще несколько дней, – извинившись, что пока не может направить меня в общежитие, порекомендовала переночевать как-нибудь самостоятельно. Я не возражал, потому что в кармане у меня лежал адрес будущей обладательницы меховой шапки, поэтому вправе был рассчитывать на крышу над головой и какое-никакое кормление. Вышел из длинного пятиэтажного здания института и первым делом спустился к морю, ласково плескавшегося в двухстах метрах внизу, – нужно было только пересечь небольшую дубраву и Великую Транссибирскую магистраль на ее 9275–м километре от столицы, о чем возвещала стоявшая рядом с рельсами угловатая табличка километрового столба.

Было 26-е сентября, в Москве купались лишь «моржи» да самоубийцы, уходящие из жизни посредством утопления, тогда как здесь, на широте Сочи, вода для меня, а воздух для всех, были вполне теплыми, и я окунулся в чистые воды Амурского залива. «Амурские волны», которым военный композитор Агапкин, служивший во Владивостоке в начале века, посвятил свой знаменитый вальс, (а вовсе не мутным водам реки Амур, как думают многие), как раз на это время утихомирились, и было необыкновенно приятно, с каждым взмахом руки разбрасывая хрустальные брызги, рассекать водную гладь.

Обсох под лучами солнца, спускающегося к далеким сопкам на противоположном конце залива, оделся, вскарабкался на железнодорожную насыпь, затем в обратном направлении пересек еще совсем зеленую дубраву и по асфальту поднялся к остановке троллейбуса первого маршрута, который доставил меня до пельменной на конечной остановке «Городской парк», откуда было рукой подать до дома, значившегося на конверте, – его нужно было передать вместе с шапкой и яблоками.

Быстро нашел нужный дом и подъезд, – возле него сидели несколько пожилых женщин. Спросил всех сразу: нет ли среди них хозяйки «моей» квартиры. Хозяйка-то присутствовала, но, когда я представился и сообщил о цели своего прихода, не забыв попроситься на постой на одну ночь, она посетовала, что у нее, а, следовательно, теперь и у меня – проблемы, поскольку она вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь, и только потом вспомнила, что ключи остались дома. Теперь она сидела на лавочке и не знала, что же ей предпринять.

Я уже тогда догадывался, что безвыходных положений не бывает, и поинтересовался – на каком этаже она живет, а когда услышал, что всего лишь на втором, и рассмотрел, что на балкон можно легко забраться по растущему рядом довольно крепкому дереву, то, узнав сначала, не заперта ли балконная дверь и получив утвердительный ответ, предложил следующий проект: я поднимаюсь по дереву на балкон, санкционированно проникаю в квартиру и открываю дверь изнутри. Хозяйка с радостью благословила меня на проведение этой операции, и очень скоро мы были внутри весьма приличного жилища.

Разумеется, я был обласкан, накормлен и оставлен на ночлег, а с самого утра снова поехал в институт. Во Владивосток я приехал по персональной заявке, организованной Владимиром Георгиевичем Сахно, который планировал создать свою лабораторию петрологии вулканических поясов, отпочковавшись от петрографов, изучающих интрузивный магматизм. Пока что его в городе не было, ведь полевой сезон в Приморье длится до ноября, и стояла самая благодатная, чудная пора, когда в тайге не стало мокреца и комаров, поспел лимонник и виноград.

Вечером я пришел в серое девятиэтажное общежитие на Кирова, 62, направленный в 844 комнату, где уже проживали трое человек, и я должен стать четвертым. Толкнул дверь в самую крайнюю, северную дверь на восьмом этаже, обнаружил ее незакрытой, вошел. Пока в ней никого не было. Посмотрел в окно, выходящее на Амурский залив, отметил, что вид красивый, и сел у стола в ожидании сокоешников. Осмотревшись, заметил на столе стакан с минтаевой икрой, которую я тогда еще не пробовал, все больше на лососевую нажимал, – в предыдущем году на Курилах мы ее употребляли столовыми ложками из среднего размера тазиков. Пахла икра весьма призывно, поэтому я не удержался и, увлекшись, съел полстакана.

Вскоре появился первый коренной обитатель комнаты, Борис Мездрич, – невысокий, довольно полный, отчего показавшийся мне весьма солидным, молодой человек, тоже геолог, выпускник Новосибирского университета, проработавший в Геологическом институте в лаборатории геохимии уже два года. Это ему я буду обязан тем, что по его рекомендации меня изберут потом в комсомольское бюро института, и на два года я стану его главным идеологом, к чему я, разумеется, нисколько не стремился, и «имел зуб» на Борю за это назначение.

Мездрич был фанатом балета и классического танца, поэтому он вскоре организовал весьма популярные среди академической молодежи Владивостока так называемые «Дансинги Терпсихоры». Неоднократно по его приглашению на них приезжали профессионалы: супруги Вячеслав и Людмила Поповы, другие менее известные танцоры. Меня он, разумеется, тоже вовлек в свое танцевальное движение. Через восемь лет Борис Мездрич уйдет из геологии и станет директором местного ТЮЗа, потом переедет в Омск, на ту же должность, но уже в драматический театр, а в 2001 году будет уже директорствовать в театре Новосибирском оперном, через семь же лет его можно было наблюдать в директорском кресле Волковского драматического театра в Ярославле.

Следом за Мездричем в дверях показался кучерявый гигант, представившийся Моней. Это был Эммануил Юсим, тоже из Геологического института. Он приехал во Владивосток из Кривого Рога. Потом он также уйдет из науки и станет предпринимателем и, когда я приезжал во Владивосток в 1999-м году, узнал, что его поставили на счетчик какие-то бандиты, и он успешно скрывался от них на необъятных просторах нашей Родины.

С Моней был связан такой интересный момент. В эпоху бешеной популярности у нас в стране ансамбля «Бони-М», в ДВГИ была создана своя музыкальная группа, в которой Юсим играл на ударных инструментах. Просуществовала она недолго, и запомнился мне этот факт тем только, что называлась она «Моня-Б».

Еще один проживающий в нашей комнате появился только на следующий день. Это был Сергей Старжинский, геофизик, он был молчаливым и плохо запоминающимся, и я удивляюсь даже, что вспомнил сейчас не только о его былом существовании, но даже род его деятельности, и имя его и фамилию. Вскоре он куда-то уехал и больше я никогда его не встречал.

В общежитии на Кирова, 64

Уже на следующий день своей работы в должности стажера исследователя научно-исследовательского института я был направлен за двести с лишним километров в совхоз, где селяне по мере своих сил помогали горожанам убирать совхозный урожай картошки. В качестве оплаты за свой ударный труд в течение двух дней, я несанкционированно прихватил с собой мешок российского «второго хлеба», – сказалась еще не изжитая студенческая привычка нести в дом то, что можно будет потом съесть, и вот эти-то мои действия и на первый взгляд, и на второй, и на третий казались (да и были, наверное, таковыми) вполне криминальными – когда-то и за несколько подобранных колосков на уже убранном поле давали «хороший» срок.

Одновременно со мной, вернувшегося с картошки, подъехал и Сергей Медведев, а вместе с ним еще один наш сокурсник, – «полезник» Виталий Чевычелов. Вместе с ними нас – выпускников геологического факультета МГУ 74-го года – стало пятеро, ведь еще раньше меня в ДВГИ были приняты Юрий Волохин и Светлана Медяник.

Вновь прибывших тоже поселили в нашей комнате, и нас стала шестеро. Поскольку койко-мест было только четыре, то двоим пришлось спать на полу на матрасах, которые днем задвигались под кровати. Это продолжалось, впрочем, недолго, потому что вскоре Сергея и Виталия отправили в экспедицию в Кавалерово, а вскоре и я тоже отбыл в тайгу на реку Милоградовку, на золотое месторождение «Союзное».

Первое "поле". Река Милоградовка

С полей я появился в один день с американским президентом Джеральдом Фордом, и если мой приезд остался для подавляющего большинства жителей Владивостока практически незамеченным, то по поводу президента писали все газеты, говорили радиостанции и вещали все программы телевидения Советского Союза, да, пожалуй, и всего «забугорного» мира.

1976 год. Кирова, 64

Еще некоторое время мы пожили в одной комнате вшестером, поочередно ложась на напольные матрасы, а к Новому году рядом с 62-м домом пустили в строй точно такой же 64-й, и мы с Сергеем Медведевым, Виталием Чевычеловым и лаборантом Витей Савватеевым стали самыми первыми его жителями, что, я надеюсь, когда-нибудь будет отмечено благодарными потомками, – в постановке мраморной доски на этой уже повидавшей виды, весьма обветшалой общаге, например, – на памятник или хотя бы бронзовый бюст я и не рассчитываю, да и не нужно это, – все равно его утащат в металлолом.

Тени появляются на закате.

Рассказ о том, как в дальневосточной тайге я встретился с тигром и ничего ему не сделал

Не зря, видно, говорят, что новичкам везет. ... Молодым специалистом, в должности стажера-исследователя Дальневосточного геологического института, я проводил свой первый полевой сезон. Вдвоем с напарником, студентом-практикантом владивостокского политеха Анатолием Петуховым, мы работали в приморской тайге к западу от посёлка Ольга, в «арсеньевских» местах, подробно описанных Владимиром Клавдиевичем в книге «По Уссурийскому краю».

Наш маленький лагерь, – палатка и два бязевых полога-накомарника под одним тентом, – располагался на невысоком берегу реки Мысовки, до переименования маньчжурских и китайских гидро- и топонимов называвшейся Тенфуровой, правом притоке реки Минеральной (Сандагоу). Река Минеральная, в свою очередь, сливалась с рекой Аввакумовкой, несущей свои воды в залив Ольги.

Все ближние маршруты за неделю были пройдены, времени до приезда экспедиционной машины из Владивостока ещё было достаточно, поэтому, чтобы не сидеть без дела, я решил сделать многодневный маршрут с переходом в верховья левых притоков реки Васильковки (Сыдагоу) – ручьев Извилистого и Рассыпная Падь, затем маршрутом вдоль реки Б.Сеировой с отбором проб и образцов планировал спуститься к Аввакумовке и по проходящему вдоль нее и Минеральной шоссе (при известной доле везения на попутном транспорте) вернуться на Мысовку.

Наш путь проходил по хребту Мохнатый Мыс через гору Половинкина. На старых картах, которыми мы тогда ещё пользовались, она называлась Тазовской. В этом топониме тоже были китайские корни, – русские поселенцы называли тазами людей, рожденных от смешанных удэгейско-китайских браков, русифицировав их китайское наименование «да цзы». До сей поры на Аввакумовке существует село, населенное тазами, хотя название у него самое, что ни на есть русское – Михайловка.

Утром намеченного для выхода в маршрут дня накрапывал дождь, и мы тронулись в путь только после полудня, когда просохла трава, поэтому перед горой Тазовской–Половинкина оказались лишь к вечеру. Мы поднимались по поросшему густым кедровым стланником узкому водоразделу по мягкой, устланной рыжей хвоей звериной тропе, то и дело ныряющей под толстые разлапистые стволы.

Нашел?

На нас были увесистые рюкзаки с продуктами, посудой, чехлами от спальных мешков, запасной одеждой, пологами, без которых при обилии мокреца в этих местах спать было немыслимо, тентом от дождя и тяжелыми, как кирпичи, надувными резиновыми матраcами. Для приготовления чая был взят самый настоящий чайник с длинным носиком. Опытные туристы, обходящиеся минимумом снаряжения, таких, какими тогда, наверное, выглядели мы с Толей, презрительно называют именно «чайниками». Такое определение, широко применяемое по отношению ко всем новичкам, и не только в туризме, было, наверное, навеяно обликом начинающих туристов, бредущих с привязанными к рюкзакам чайниками. Приобретя опыт первой «многодневки», лишние предметы в длинные маршруты я потом уже никогда не брал, а необходимое всегда заменял облегчёнными вариантами.

Мы были неплохо вооружены. На плече у Толи висела его гордость – вертикалка 16-го калибра, а у меня на шее, – так с пригибающим к земле рюкзаком было удобнее, – короткий кавалерийский карабин выпуска печально знаменитого тридцать седьмого года. На поясах у нас болтались большие охотничьи ножи, а в руках, как посохи, мы несли геологические молотки на длинных ручках, которые в случае необходимости также можно было использовать в качестве холодного оружия. Так подробно о нашем арсенале я пишу потому, что, как последует из дальнейшего, при других, менее благоприятных обстоятельствах, оно нам очень даже могло пригодиться, если, конечно, мы успели бы им воспользоваться.

В Тернейском районе

Постепенно поднялись выше зоны леса, нам открылись неописуемой красоты виды, но было не до них, – спотыкаясь, мы перепрыгивали через пружинящие ветки стланика, под особенно толстыми, если это было возможно, приходилось проползать на четвереньках. Слабый ветерок дул навстречу, немного охлаждая наши потные лица.

Примерно в полукилометре от маячившей впереди вершины, обычно шедший в маршрутах первым, я почему-то немного приотстал – то ли за камнем наклонился, то ли внутренний голос подсказал, что именно сейчас торопиться не стоит. Вдруг явственно слышу возбужденный Толин шепот: «Тигра, тигра!» На мгновение вспомнились сказочные персонажи Винни Пух с Пятачком и их друг, симпатичный и добродушный полосатый зверь Тигра.

Я сделал шаг влево и тоже его увидел. Он стоял метрах в десяти правым к нам боком и, как мне показалось, его усатая морда в первые секунды выражала чувство удивления и досады, ведь судя по всему, мы с Толей застали его врасплох. Видно также было, что он растерян и не знает, как же ему теперь поступить. Мы же, как говорится, застыли, как вкопанные.

Не спуская с нас своих золотистых глаз, тигр тоже не двигался, дав нам возможность хорошенько его рассмотреть. Это был довольно крупный зверь, не меньше двух метров в длину, покрытый великолепным густым мехом. Конец толстого длинного хвоста у него нервно подёргивался. В остальном же держал он себя в своих мощных лапах довольно спокойно: стоял молча, зубы свои не демонстрировал, смотрел, я бы даже сказал, печально (очень тогда хотелось верить, что печаль эта не сродни слезам крокодила), злоба в его глазах не читалась. В этот солнечный погожий день у него, хорошо, видимо, выспавшегося, было миролюбивое настроение. По всей его комплекции также чувствовалось, что от голода он явно не страдал.

Довольно добродушный вид и совсем не агрессивное поведение тигра позволили нашим сердцам не провалиться в пятки, волосам не встать дыбом и не поседеть, – они у меня сделали это всё-таки, но гораздо позже, – а нам самим не испытать приступы «медвежьей болезни» и не потерять дар речи, – такой случай, произошедший с одним из лесорубов, описан известным дальневосточным писателем-натуралистом Сергеем Кучеренко, и произошло это как раз на Васильковке, куда сейчас мы направлялись, – после встречи с гигантской кошкой на несколько часов он онемел, – мычал только и пальцем в тайгу показывал.

Так мы и стояли втроём в полной нерешительности. Потом тигр величественно повернул голову и, уже не глядя на нас, сошёл с тропы и двинулся по склону. Прежде, чем окончательно раствориться в хвойном море, его полосатая шкура ещё помелькала между мохнатых лап стланика. Несколько минут мы оживленно обменивались впечатлениями, ведь прежде мне доводилось видеть тигров только в зоопарке, а Толе и подавно лишь на киноэкране в «Полосатом рейсе». Я посетовал, что мой «Зенит» лежал в рюкзаке, хотя у меня самого не было уверенности, что под внимательным взглядом «царя зверей» мне пришло бы в голову манипулировать фотоаппаратом, рискуя спровоцировать смертельный прыжок. Не стоит, наверное, и говорить, что в соответствии со сложившейся ситуацией, о применении своего оружия за всё это время мы даже не помышляли.

... Двинулись дальше. Вышли на заваленную покрытыми лишайниками глыбами меловых дацитов довольно плоскую вершину, – её венчал невысокий геодезический тур. Скинули на камни надоедливые рюкзаки, огляделись. Уже вечерело. Немилосердно палящее на безоблачном небе солнце сваливалось к горизонту. Покоренная нами вершина на всём обозримом пространстве господствовала над окружающими высотами, и от открывшегося вида бесконечной тайги, извивов рек и пересекающихся хребтов захватывало дух.

Встали на вершине спиной к садящемуся солнцу, глянули вниз, чтобы сверху рассмотреть дальнейший свой путь и ... обомлели. На ровном, как будто заснеженном поле тумана, простирающемся ниже нас, лежали гигантские, метров по сто длиной наши чёрные тени. Они были на удивление четкими, а головы обнимали радужные нимбы. Послушно повторяя все наши движения, тени поднимали многометровые руки, подпрыгивали и приседали вместе с нами.

Впечатлённый увиденным, я вырвал из полевого дневника листок и написал: «12 июля 1975 г. здесь были два святых геолога: Геннадий Ботряков и Анатолий Петухов», – нимбы над головами наших теней как будто позволяли мне хотя бы на короткое время причислить себя и своего напарника к лику святых. Вложил записку в ружейную гильзу, оставшуюся после того, как Толя отсалютовал в воздух из своей двустволки, и поместил её среди плоских камней, слагающих тур (возможно, она до сих пор там).

...Полюбовались своими тенями-исполинами, – когда ещё такое придётся увидеть, – покуда потянувший ветерок не разорвал, а вскоре и вовсе не разогнал туман. Внизу проявилась каменная осыпь – курум, длинным языком спускаюшийся к далекому лесу в верховьях ручья. На востоке светлела полоска Японского моря, хорошо просматривались очертания Ольгинского залива.

Надо было идти вниз. Уже без тропы мы продирались сквозь густые заросли стланика, где раза два я падал лицом вперёд, а для полноты ощущения получал по затылку чувствительные удары карабином, перевешенным назад, – теперь было удобнее его нести именно так. Наконец, вышли на крупноглыбовый курум. Где-то на середине пути, измученные жаждой, мы стали испытывать танталовы муки, – глубоко под камнями с шумом текла вода, но, не имея под рукой подъемного крана, добраться до неё не представлялось возможным.

Вблизи "Китового ребра"

Чертыхаясь и отпуская более крепкие выражения, когда нога срывалась с камня, – наша «святость» как-то сама собой развеялась вместе с туманом, – на дрожащих от напряжения ногах мы допрыгали до первой развесистой березы, и были тут же по-царски вознаграждены, потому что прямо из-под могучего дерева бил даже не ключ, а настоящий фонтан холодной и чистой воды, той самой, которая долго дразнила нас своим журчанием под курумом. Сначала мы пили, погрузив в неё свои разгоряченные лица, даже, кажется, не сняв рюкзаки. Потом достали кружки и, уже не торопясь, стали смаковать каждый глоток этой удивительно вкусной воды.

Дальше я решил не идти, – маршруты можно было начинать прямо от родника. Поставили поблизости полога под тентом, а у «фонтана» оборудовали кухню.

....Через пять дней мы добрались до своего лагеря на Мысовке. Все время, пока мы были в маршруте, ни одна тучка не заслонила солнце (и звезды по ночам), ни одна капля дождя не упала на наши головы. К лагерю мы также подходили в жаркую, солнечную погоду, но, едва расправили натруженные рюкзаками плечи, с запада показалась мрачная черная туча, подул ветер. Сначала слабый, в считанные минуты он превратился в настоящий ураган.

Мы срочно подтянули верёвки на терпеливо ждущей нашего возвращения палатке, и едва успели нырнуть внутрь, как с небес обрушился тропический ливень. Тайга наполнилась громом и треском. Могучие тополя и липы, в изобилии растущие в долине и по бортам Мысовки, ломались ветром невероятной силы, словно спички, некоторые выворачивало с корнями, – последствия урагана мы наблюдали несколько позже. На наше счастье, место для лагеря было выбрано удачно: крупные деревья поблизости не росли, а те, что росли, устояли под натиском стихии.

Ураган бушевал минут десять, потом так же внезапно всё кончилось. Громадная туча ушла в сторону моря, выглянуло солнце, перекинув через долину мост радуги, защебетали птицы. Вспомнилось тютчевское: «Гроза прошла, ещё курясь, лежал/ Высокий дуб, перунами сражённый, /И сизый дым с ветвей его бежал,/ По зелени, грозою освежённой,/Но уж давно, звучнее и слышней / Пернатых песнь по роще раздалася, / И радуга, концом своих ветвей / В зелёные вершины уперлася.

Едва мы выбрались из палатки на «освежённый» грозой воздух, со стороны лесной дороги, по которой совсем недавно сами пришли, услышали громкий призывный крик. Мы хором откликнулись, и несколько секунд спустя прямо из мокрых кустов к нам выскочила аккуратная рыжая лайка Кема, а чуть позже показался и её хозяин, – наш завлаб Владимир Георгиевич Сахно, а с ним сотрудник Александр Вржосек. Они приехали из Владивостока, чтобы забрать нас для продолжения работ в других районах Восточного Сихотэ-Алиня.

Быстро собрали лагерь, загрузились в вахтовку и вскоре уже были на Аввакумовке, где и заночевали на широкой косе. Вечером по своему экспедиционому приёмнику мы узнали, что в окружающем нас мире произошло ещё одно замечательное событие, – где-то высоко над головами, в космосе, произошла стыковка советского «Союза» и американского «Аполло».

Из книги «По Уссурийскому краю» я узнал потом, что во время своих путешествий В.К.Арсеньев также встречал тигра на склонах Тазовской. Возможно, встреченный нами зверь был его прямым потомком? В одной из книг мне попадались и описания гигантских теней на облаках. Книгу написал топограф, а тени-исполины, стоя на закате на высокой вершине, он видел в горах Сахалина. Это редкое, возникающее благодаря интерференции световых лучей оптическое явление, впервые описанное в горах Гарца в Германии, даже имеет, оказывается, своё название: «броккенское видение».

Эта замечательная во всех отношениях история в том же году имела неожиданное продолжение, в котором совершенно невероятным образом переплелись такие казалось бы несопоставимые вещи, как тени и, как это ни удивительно, полосатый хозяин тайги – тигр.

"Хорошо жить на Востоке..."

Уже наступил сентябрь, когда мы, отработав несколько районов, стояли на реке Малая Кема. Рыбы там практически не было по причине исключительно малых размеров реки, усугубленной засушливостью конца лета, и нам пришлось перейти на приевшуюся уже тушенку. В один из погожих дней мы собрались на охоту вместе с Александром Вржосеком, Толей Петуховым и хвостатой «тёзкой» реки Кемой. Наши надежды были связаны с кабанами, они в окрестностях лагеря явно водились, – следы их жизнедеятельности были повсюду.

Несколько часов свободного поиска по тайге положительного результата не дали, и мы уже засобирались поворачивать назад. Стоя на терраске журчащего внизу ручейка, невидимого в густых кустах, мы тихо совещались, – на охоте ведь громко не разговаривают, чтобы не распугать зверей, которых всем хочется подпустить поближе и увидеть сквозь прицел своих ружей. Вдруг мне послышался едва различимый характерный хруст гальки, который мог производить только какой-нибудь зверь. Я предостерегающе поднял руку, призывая к молчанию, и на языке жестов дал понять Толе и Александру, что внизу кто-то идет. Словно пограничная собака в дозоре, Кема тоже навострила уши.

Прошло несколько томительных секунд, прежде чем между кустов внизу замелькало что-то рыжее. Как по команде, мы вскинули свои ружья, и вдруг к своему ужасу, чуть повыше мушки, очень явственно, я рассмотрел длинные темные полосы на рыжем фоне. «Не стреляйте, это тигр!!!», – зашипел я, и Вржосек, уже готовый надавить на спусковой крючок, не решаясь выстрелить, недоуменно посмотрел вниз. И в этот самый момент грохнул взорвавший тишину выстрел, – это Толя выпалил из ружья по животному, которое я принял за тигра. Потом Толя утверждал, что не слышал меня, потому и выстрелил раньше других.

Сразу после этого мы увидели, как из кустов выпрыгнула косуля и высокими, упругими прыжками поскакала вверх по ручью. Тут уж и мы с Вржосеком со своими винтовками присоединились, устроив настоящую канонаду. Вдруг нам показалось, что коза захромала. Подумали, что дело сделано и отпустили рвущуюся с поводка Кему.

Потом случилось необъяснимое, – коза остановилась, как будто покорно ожидая своей участи, но как только наша собака прыгнула на неё, ловко увернулась и поскакала обратно мимо нас, словно «бегущий кабан» на стрелковом стенде. Кема не отставала, повизгивая от досады, что не может ухватить её за ногу. Стрелять в такой ситуации, – значит подвергать смертельной опасности собаку, поэтому мы только проводили глазами этот быстро скрывшийся в кустах дружный тандем. Некоторое время мы ещё слышали из леса треск ломаемых веток, а также лай и повизгивание Кемы, затем всё стихло.

Всё «представление», довольно подробно описанное здесь, длилось не более десяти секунд, жаль не было секундомера, чтобы замерить его длительность, ведь «точность», – это известно всем, – вежливость королей, а вот «неточность» – вежливость неудачливых охотников, каковыми мы все оказались в тот день.

Всё было кончено: «актеры» разбежались. Немного обалдевшие, мы спустились к «сцене», где был поставлен импровизированный «спектакль», сожалея, что нельзя, как на репетиции или же на прогоне в настоящем театре повторить «проход» с самого начала. Однажды мне довелось присутствовать и видеть, как это бывает, на настоящем прогоне премьерного спектакля в Омском драматическом театре, куда меня пригласил его директор, мой старый владивостокский товарищ, геолог Борис Мездрич. Вот тогда уж, на втором «дубле», казалось, мы бы не промахнулись и «актеры» подольше оставались на «сцене», одному из них, правда, пришлось бы умереть. На том спектакле в Омске, кстати, один из главных героев так и делает – благополучно «умирает». Через несколько минут после его «смерти» я уже знакомился с ним в кабинете директора, на стене которого висела фотография Бориса вместе Александром Солженицыным, – он тоже был проездом в Омске по пути следования в Москву, и подобно мне, запросто зашёл в театр на чай к Боре Мездричу.

...Поискали следы крови на траве. Не обнаружив её, поняли, что, симулировав ранение, коза (или козёл, – установить половую принадлежность зверя мы не успели) нас ловко обманула. Впрочем, её можно было понять, ведь ставка для неё была не больше, но и не меньше, чем жизнь.

Готовясь ответить за упущенного козла, я сконфуженно молчал, одновременно пытаясь сообразить, почему мне вдруг привиделся тигр. Довольно быстро нашлось удовлетворительное объяснение этому. Дело в том, что от кустов на шкуру зверя легли тени, принятые мной за полосы на тигриной шкуре, а поскольку встреча с настоящим тигром ещё не изгладилась из моей памяти, его нарисовало перед глазами моё воображение.

Выпущенная из Толиного ружья пуля, скорее всего, срикошетила от кустов и не задела косулю. Он сокрушался потом, что стрелял не картечью, – разлетаясь веером, она существенно повышает шансы на охотничий успех и очень эффективна при стрельбе по не очень крупному зверю. По сути, я спас козу, – у неё не было никаких шансов уйти от пуль из двух карабинов и одного ружья, пока она шла так медленно. Впрочем, Толя тоже невольно приложил руку к делу охраны диких животных, – подожди он несколько секунд со своим выстрелом, то мы бы наверняка успели проделать в шкуре козы несколько аккуратных отверстий. Вполне возможно, что и одного выстрела хватило бы.

Вскоре вернулась тяжело дышащая Кема. Она тоже чувствовала свою вину, что так легко «купилась» на манёвр козы, и отводила глаза в сторону. Не солоно хлебавши, мы вернулись в лагерь, чтобы продолжать потчеваться надоевшей тушенкой, зато теперь и у меня есть своя охотничья история.


В Тернейском районе

... Возвращаясь к первой фразе моего повествования, хочу добавить, что в дальнейшем мне, исходившему сотни километров по приморской тайге, иногда вопреки правилам техники безопасности одному, и практически без оружия, – молоток, впрочем, со мной всегда был, – так и не довелось больше встретиться с тигром. Как не пришлось более созерцать и призрачные тени с нимбами над головой, но жизнь ведь ещё продолжается!


«Ты давно с Итурупа, бродяга?!»

На вопрос, как перебраться с Парамушира на Шумшу, все в Северо-Курильске отвечали одинаково: нужно взять два ведра, вставить в них свои ноги и, переступая ими, просто перейти пролив. На шутку никто не обижался, она была совершенно безобидной и произносилась с легкой улыбкой. К месту сказать, что населяющие Курилы люди вообще отличаются своим спокойствием, доброжелательностью, готовностью помочь при необходимости. Как мне показалось, так они относились и к приезжим, и друг к другу.

Чтобы не быть голословным, докажу это утверждение примерами из своей жизни. Вскоре после рыбалки на Шумшу, на пассажирском теплоходе «Михаил Урицкий», совсем без денег, почти без остатка ушедших на билет до Южно-Курильска (оставаться без наличности, впрочем, было для меня не впервой, ведь и месяца не прошло, как я телеграфировал своим родителям в далекую Татарию, чтобы они срочно прислали мне пятьдесят рублей в Петропавловск-Камчатский, где я ожидал теплохода на Парамушир), я совершал перемещение на юг Курильской гряды, куда, пользуясь возможностью, наличием свободного времени и изрядной доли авантюризма, решил попасть, – просто так, по следам четырехлетней дальности.

Моя начальница Ирина Бурикова поневоле поставила на мне эксперимент по выживаемости, почти не оставив денег, поэтому в эти дни я перешел на подножный корм, – питался пойманной на Шумшу рыбой, да произрастающими в окрестностях Северо-Курильска дикоросами, а беспроцентную ссуду на билет до Кунашира взял у нового знакомого – метеоролога Анатолия Березовского. Такое испытание, впрочем, мне, любителю экстремальных ситуаций, даже нравилось, – с честью и почти без потерь выходя из них, я потом испытывал чувство глубокого и долго не проходящего удовлетворения.

Бородатого, с желтым платком на шее, в штормовке и новеньком суконном берете, брошенным, видимо, беглым каторжанином и подобранным мной на какой-то реке в Приморье, меня заметила молодая женщина. Сам собою завязался разговор, – на теплоходе знакомятся особенно легко, почти как в купе вагона, – и она спросила меня, почему я не хожу в ресторан, единственное место, где можно весьма неплохо поесть, – она, оказывается, уже второй день за мной наблюдала.

Вынужден был признаться, что сильно «поиздержался в пути», в первый день питался собранной на Парамушире черникой, но сейчас и она кончилась, и теперь я вынужден соблюдать строжайший пост. Чтобы не уподобляться Хлестакову, оказавшемуся в такой же щекотливой ситуации, и не разжигать свой аппетит, в место общественного питания я не заглядывал, глотая на палубе малокалорийный соленый ветер и слюнки при воспоминаниях о какой-либо еде.

У меня оставался, правда, рубль с мелочью, но я его берег для телеграммы своей начальнице из Южно-Курильска в Москву, – в ней нужно было сообщить, что я прибыл именно туда, чтобы Ирина Александровна выслала мне деньги «до востребования». При нашем расставании в Северо-Курильске я еще сам не знал, где буду высаживаться – на Итурупе, или же на уже знакомом мне Кунашире, и только «выкупая» у пассажирского помощника капитана свой паспорт, отобранный при посадке с плашкоута, решил все-таки взять билет до знакомого уже Южно-Курильска.

Потом, правда, выяснилось, что можно было сэкономить и расплатиться только до первой остановки на Итурупе, в бухте Касатка, поскольку высадить пассажиров там из-за нерасторопности береговых служб и принципиальности капитана «Урицкого» все равно не пришлось. После положенной трехчасовой стоянки на рейде он отдал распоряжение поднять якоря и двинуться дальше, на Шикотан, хотя от причала в это самое время уже отвалила десантная баржа с пассажирами, такая же, в какой сорок девять дней носило по Тихому океану Асхата Зиганшина с сослуживцами.

Унесло героических мореплавателей как раз с Итурупа. Прежде чем отправиться в свое беспримерное плавание, их баржа стояла слева от входа в бухту Касатка, – об этом мне поведал один из пассажиров «Михаила Урицкого», и даже столб показал, к которому она была привязана. Еще он сказал, что нашим морякам повезло, что их нашли американцы, ведь если бы это сделал наш корабль, то им вряд ли удалось бы избежать военного трибунала за халатное отношение к службе, приведшее к таким последствиям.

Наш теплоход, загудев на прощанье, уверенно двинулся к выходу из бухты. Некоторое время баржа гналась за нами, как будто желая совершить обмен пассажирами на ходу, но куда ей состязаться в скорости с океанским лайнером, – мы видели, как она развернулась и пошлепала назад, к причалу. Можно было догадаться, какие тогда слова капитан баржи произносил в адрес нашего капитана, но ввиду их нецензурности мне вряд ли удалось бы их опубликовать.

...Узнав причину моего непосещения ресторана, Зина – так звали мою новую знакомую, – обрадовалась, что в состоянии помочь моей беде, а именно, накормить, – что может быть благороднее этого действа, – и стала приглашать меня пообедать, а затем и поужинать с нею. Поотказывавшись для приличия, я согласился, зная, какие великолепные бифштексы готовят в кухне ресторана, да и потом, – почему не сделать приятное хорошему человеку, да и себе тоже, ведь голод не тетка?

Потом, провожая меня глухой ночью, когда «Михаил Урицкий» встал на рейде Южно-Курильска, как я ни протестовал, Зина все-таки засунула мне в карман штормовки десятку – на первое время – и дала свой адрес, но не для того, чтобы я прислал ей долг, – делать это она категорически запретила, – она попросила обязательно найти ее в Северо-Курильске, когда я снова там окажусь.

Ну, а как могут радоваться курильчане при встрече со знакомыми, я тоже наблюдал, а вернее ощутил воочию, ведь этим самым «знакомым», а может даже другом, поневоле оказался сам. Это произошло уже после того, как арестованный пограничниками на Кунашире, я возвращался на материк, получив от них настоятельную рекомендацию покинуть остров на первом теплоходе. А все потому, что вопреки предписанию перемещаться «в составе геологических или туристических групп», я все-таки пошел в одиночку на Тятю по тихоокеанскому, свободному от погранзастав побережью, но на середине пути, на речке Филатовке, был задержан двумя замаскированными под рыбаков офицерами-пограничниками, и под их конвоем доставлен в Южно-Курильск. Среди ночи меня все же отпустили, и снова в кромешной темноте я был вынужден ставить палатку в том самом месте, где неделей раньше уже ночевал после высадки с теплохода.

Японские танки остались здесь после Второй Мировой войны

А начинался тот мой полусостоявшийся поход просто волшебно. Пройдя мимо «Чертова пальца», – видимо среднего, оскорбительно для нас, людей, торчащего из воды, тогда как вся остальная рука оставалась ниже уровня моря, – на первом же привале в устье небольшой речки я захотел поймать рыбки на уху. На Курилах речки некрупные, им негде разбежаться, – только она началась, а через десяток-другой километров уже в соленый океан или море, если побережье западное, впадать приходится. Забросил спиннинг в надежде, что за блесну зацепится кунжа или голец, сопровождающие пришедшую на икромет горбушу и не брезгующие мелкой рыбешкой, но сразу же получил «бороду» из спутавшейся лески.

Пока соображал, как же теперь к ней подступиться, со стороны спокойного доселе океана вдруг пришла волна и аккуратно положила к моим ногам серебристую горбушу. Она лежала на песке, безмолвно открывая рот, как будто хотела мне что-то поведать. Все выглядело настолько сказочно, что я даже поднес рыбину к уху в надежде услышать ее просьбу отпустить обратно в синее море с твердыми обещаниями выполнять мои «хотения». Тогда, правда, я совершенно не знал, что мне пожелать, ведь у меня было все: здоровье, удача, хорошее настроение, – не деньги же выпрашивать у красной рыбки, подрывая ее веру в человечество.

Туристические ботинки покрепче, впрочем, попросить следовало бы, ведь мои уже стали требовать у меня каши. Только прожив еще несколько лет, я понял, что мне тогда необходимо было пожелать у рыбки: сделать так, чтобы судьба никогда не сводила меня с людьми, способными на предательство и подлость. Выполнение этого «хотения» уже на следующий год пригодилось бы мне чрезвычайно. Выброшенная океаном горбуша, увы, оказалось простой рыбой. Зато из нее получилась великолепная уха и целая кружка икры.

На другой день я дошел до речки Филатовки. На ней стояла артель рыбаков, среди которых и затесались два переодетых офицера-пограничника. Проверив мои документы, они убедились, что я представляю собой нарушителя границы и, как уже было сказано, был доставлен в ЮК для дальнейшего разбирательства. Кто его знает, возможно, те пограничники спасли тогда мою молодую жизнь, ведь намерение покорить вулкан у меня было твердое, а в одиночку в такой маршрут идти было крайне нежелательно, тем более что уже через день, когда я, наверное, был бы близок к вершине, Кунашир накрыл мощный тайфун.

Из-за этих досадных осложнений с пограничниками потом я так и не решился воспользоваться приглашением весьма симпатичной и интеллигентной, больше похожей на учительницу, рыбачки, своей землячки из Казани, с которой познакомился на пирсе в Южно-Курильском порту при отправлении с Кунашира, погостить у нее в Крабозаводске. К тому времени, правда, у меня вновь были проблемы с деньгами, – присланных их из Москвы хватило ненадолго, оставалось ровно на билет до Владивостока, – но они, эти проблемы, были вполне решаемы, и только конфликт с пограничниками остановил меня от того, чтобы я ринулся в гущу новых приключений, теперь уже на Малой Курильской гряде, поэтому я лишь помахал своей новой знакомой рукой сверху с палубы, когда темной ночью за ней и другими шикотанцами пришел плашкоут.

Утром следующего дня заглянул в ресторан. Деньги на еду у меня еще оставались, – с самого начала, еще собираясь все-таки высадиться на Шикотане, я взял билет только до этого острова, сэкономив, таким образом, значительную по тем временам сумму. Остальной путь в так называемом «авиасалоне», где никто билетов не проверял, я благополучно преодолел «зайцем» – жить три дня до Владивостока без приема пищи мне совсем не хотелось, а рассчитывать еще на одну «Зину» было бы опрометчиво. Увидев, что ресторан полон, вышел на палубу и, облокотившись на поручни, стал наблюдать, как океанские волны стремительно убегают назад. Вдруг меня несильно ударили по плечу, я обернулся ... и сразу попал в объятия здорового бородатого мужика.

Он хлопал меня по спине, только что не целовал, как генерал Чернота – Михаил Ульянов в «Беге» в сцене его встречи с банкиром Корзухиным – Евгением Евстигнеевым, и мне ничего не оставалось, как делать то же самое. Позади него приветливо улыбалась молодая женщина, и в голове у меня мелькнула приятная мысль, что после того, как я закончу обниматься с бородачом, мне предстоят объятия и с ней тоже. Потом он все же оторвался от меня и радостно завопил: «Ты давно с Итурупа, бродяга?!».

На «бродягу» я не обиделся, – тут он попал в самую точку, но вынужден был признаться, что на Итурупе пока еще ни разу не побывал, хотя и собирался. Бородач отпрянул от меня в изумлении, взглянул внимательнее и произнес с чувством, обращаясь одновременно ко мне и продолжающей улыбаться женщине, до объятий с которой дело у меня, к сожалению, так и не дошло: «Но как же похож!». Мы посмеялись вместе, и они ушли, оглядываясь и улыбаясь. Было необыкновенно приятно, что я похож на неизвестного мне человека, встрече с которым так радовались эти симпатичные люди.

Возвращаясь же к факту «узнавания» меня незнакомым человеком хочется добавить, что в том году оно уже было вторым по счету. Первое состоялось на противоположном конце Союза, в Закарпатье, где в качестве руководителя я путешествовал с группой студентов, использующих свои зимние каникулы для повышения своего профессионального уровня. Такие поездки всегда практиковались на геофаке МГУ, – студентом я проехал по месторождениям и городам Урала, Кавказа, Кольского полуострова и Карелии, а аспирантом, уже в качестве руководителя, – по Западной Украине и Средней Азии.

После посещения Львова, месторождений серы в Новом Роздоле и калийных солей в Стебнике, перевалив через Карпаты, мы спускались тогда в Солотвино, на месторождение каменной соли. Предыдущая ночевка на вокзале в Яремче у нас была бессонной, поэтому я задремал на своем сидении в уютном «ПАЗике». Остальное мне поведали студенты.

Вдруг, – рассказывали они, – меня стал расталкивать какой-то усатый мужик деревенского вида. Стерегущие мой сон студенты спросили, что ему от меня надо, на что он ответил, что я из его деревни и у него ко мне важное дело. Надо здесь сказать, что тогда я тоже носил длинные обвислые усы, поэтому не удивительно, что в Закарпатье меня часто признавали своим, иногда приходилось говорить обратившимся ко мне людям, что я их не понимаю. Лишь после данного мужику объяснения, что я никакой не гуцульский крестьянин, а аспирант геологического факультета МГУ, он, присмотревшись, только с западно-украинским акцентом, произнес ту же фразу: «Но как же похож!»

Забавно, что пообниматься вскоре с незнакомой девушкой, и довольно длительное время, – да, практически всю следующую ночь, – мне все-таки довелось, когда меня снова приняли за другого. Происходило это так... Пройдя через пролив Екатерины, где я впервые в своей жизни ощутил признаки морской болезни (некоторые пассажиры, не стесняясь, перегибались через борт и опорожняли свои желудки прямо в океан, – так нас беспощадно качало), полюбовавшись на вулканы Берутарубе, Львиная Пасть и сказочно красивый Атсонопури (Тятя-Яма, как обычно, стыдливо спрятался в облаках и нам так и не показался) к ночи мы подошли к Курильску на Итурупе, «охраняемому» сразу двумя вулканами – Чирипом и Богданом Хмельницким. Смотреть во тьме было не на что, поэтому я расстелил свой спальник прямо на полу в конце «авиасалона», лег поверх него – было тепло – и сразу уснул.

Сквозь сон слышал, как салон заполняют пропахшие рыбой возвращающиеся с путины студенты, только что поднявшиеся на борт нашей «Любови Орловой». При очередном пробуждении под мерное гудение двигающегося теплохода я вдруг обнаружил, что лежу рядом с весьма симпатичной девушкой, – она безмятежно спала, доверчиво положив руку на мое плечо. По другую сторону от нее спал бородатый, как и я, парень, и, очевидно, именно ему предназначалась эта доверчивость и нежность. «Ладно, – подумал я, – вы первые начали», и тоже положил свою руку, тоже якобы во сне, якобы совершенно того не желая, но уже на ее талию, после чего она прижалась ко мне еще теснее. Поиспытывав с полчаса вполне естественное волнение, я снова уснул, а когда утром пробудился, то уже никого рядом не обнаружил, – все студенты уже сидели в креслах. Свою ночную соседку я потом увидел рядом с ее другом, – она иногда посматривала на меня, улыбаясь совсем, как Джоконда. Вполне вероятно, что она тоже думала: «Ну как же похож!» Я тоже улыбался ей, не знаю уж как кто, – со стороны было бы виднее, но себя в таком ракурсе я не имел возможности лицезреть.

Геннадий БОТРЯКОВ, кандидат геолого-минералогических наук

1 комментарий: