суббота, 28 июля 2018 г.

Виктор КВАШИН. Последняя крепость империи или Легко сокрушить великана 2 (продолжение)



(Продолжение. Начало здесь)

Часть 2

Войско Вечного Неба

1

Зимой много дней подряд лили сильные дожди. Говорили, что много монголов утонуло у стен осаждённого Джунсина 1*. Жизнь в глиняном городе изрядно надоела монголам, их тянуло в родные степи. Всё чаще стали происходить драки между солдатами, всё больше отрубленных голов преступивших закон воинов выставлялось на пиках на главной площади и у ворот.

Ближе к весне, после многомесячного безделья тысяч молодых мужчин, пришёл приказ готовиться к отходу на север, в монгольские земли.

Глашатаи зачитали победный приказ самого Чингисхана, в котором говорилось, что отважные монголы в очередной раз одержали большую победу. Поговаривали, что тангутский правитель отдал Великому хану в жёны свою дочь. Монголы были довольны, они возвращались к своим семьям. Обозы трещали от добычи. Тысячные стада скота, а главное, табуны лошадей и верблюдов – пополнение для армии, откочевали в монгольские степи раньше.

Источник фото: http://www.caak.mn/view/8250201/


Источник фото: http://www.stihi.ru/2017/01/23/7640

Урахай провожал монголов детским писком, доносившимся из каждого уцелевшего дома – население города восстанавливалось «улучшенным» завоевателями поколением. 

Юные урахайцы
Источник фото: http://www.catsmob.com/photo/1066-starye-fotografii-kitaya-71-foto.html

Войско двигалось довольно ходко. Отъевшиеся на сытных зимних тангутских пастбищах и хорошо отдохнувшие лошади шли весело. Сиантоли угрюмо качался в седле. Он, в отличие от монголов, всё более удалялся от своего дома, и это радости не добавляло. Казалось, будто несколько лет проторчал он в ненавистном Урахае, выполняя самые тяжёлые и грязные поручения, на которые не хотели посылать монголов.

Теперь Сиантоли тащился по жёлтой степи на север. Была одна отрада – с каждым днём становилось всё прохладнее, а через десяток дней всадники увидели на земле снег.

Войско двигалось несколькими колоннами, широко рассыпавшись веером по степи, чтобы всем лошадям хватало корма во время движения. Монгольские кони хватали траву прямо на ходу, даже под всадником или вьюками, а запасные и боевые лошади, которые вовсе шли без поклажи, всегда были сыты вдоволь.

Езда на лошади в течение целого дня не утомляла Сиантоли. Во время похода было даже меньше забот по управлению десятком, и он использовал монотонное движение для размышлений или воспоминаний.

Сиантоли в походном седле с того самого набега на хунгиратов. Ему тогда досталось четыре кобылицы, две коровы, повозка с войлоками и воловьими шкурами, железный котёл, и кое-что из утвари. В плен он взял женщину с дочкой лет тринадцати, чтобы ухаживали за скотиной и работали на огороде, и мальчишку лет десяти, в качестве пастуха. Но малец оказался зверёнышем, пытался удрать, кусался, отказывался есть. Пришлось сооружать колодку, связывать. Женщина гладила маленького плосколицего по голове, что-то говорила, уговаривала, но он был упрям и зол, как камышовый кот. В первом же чжурчжэньском селении Сиантоли обменял его на пожилого киданя. Правда, пришлось добавить ещё хорошее монгольское седло.

Вся деревня вышла тогда встречать победителей. Большой был праздник! Сиантоли гордился своими подвигами и добычей. Чикчиги бросилась на шею, тут же надела подаренные бусы. Жена же лишь сделала вид, что довольна подарками, но даже не пошла хвалиться перед соседками. Весь день занималась разбором вещей и устройством рабов, а про мужа за делами вроде забыла. Тогда-то Сиантоли понял, что никогда не будет желанным для жены брата. На следующий день он записался в постоянный военный отряд.

Друг Дзэвэ с плохо скрываемой завистью рассматривал и ощупывал обмундирование, выданное Сиантоли с казённого склада. Конечно, это были не новые вещи, но сидели они на нём красиво, и сам он в них чувствовал себя уверенно, особенно, на лошади. Дзэвэ тоже пожелал служить. Отец его, благородный Ши Даоли, потомок князя Баохоли, переселившегося с реки Ялу ещё двести лет назад, не поощрял игры сына в войну, хотел поберечь. Но Дзэвэ недаром носил такое имя – «Оса», пообещал отцу, что сбежит на войну в одиночку, и вскоре стал командиром десятка конных лучников, в котором служил Сиантоли. А после похода в южные области для разгона восстания подлых сунцев, не желавших приносить пользу императору Великой Цзинь, Дзэвэ повысили до ранга командира сотни. Он очень гордился своим положением, но дружбу не забыл, и назначил Сиантоли десятником.

Сиантоли было приятно. Но, вместе с тем, ему было неудобно командовать воинами, многие из которых приходились ему родственниками или соседями, да к тому же все были старше его и служили дольше. Один из подчинённых, его двоюродный брат, был откровенно обижен несправедливостью, поскольку имел больше походов и заслуг. Но другой, пожилой односельчанин, который уже лет пятнадцать служил императору и государству, поставил всё на свои места:

– Командуй, Сиантоли, если духам так угодно, а мы будем подчиняться. Назначат меня командиром, ты будешь выполнять мои приказы. Какая разница? Главное, чтобы мы вместе хорошо выполняли приказы командира сотни, а он – приказы тысячника. Тогда вся армия будет выполнять приказы императора, и Великая Цзинь будет процветать! Не для того ли служим?

………………………………………………………………………………………………….

1* Джунсин – столица царства тангутов.

2

На привалах монголы активно обсуждали новости. Кроме скорого прибытия в родные края они больше всего радовались неудачам нового чжурчжэньского императора 1*. Было похоже, что молва недалека от правды: государь Юнцзи отказал в военной помощи тангутскому правителю и теперь, с уходом монголов, тангуты начали военные действия против чжурчжэньской армии. Болтали и о восстании «красных курток» в самой Цзинь и якобы тайной монгольской поддержке восставших. Говорили, что из-за этих проблем Цзиньская армия испытывает большие затруднения на южном фронте войны с Южной Сун. Эти новости расценивались монголами как дар Вечно Синего Неба, они откровенно ненавидели чжурчжэней и при случае не упускали возможности об этом напомнить.

Но наибольшую тревогу у Сиантоли вызвало сообщение о том, что Чингисхан оскорбил посла нового Цзиньского императора и якобы «отказался кланяться». Это практически было равнозначно объявлению войны. Означает ли такое поведение хана, что у него действительно достаточно сил для военных действий против могущественной империи, или это попытка показать свою независимость перед неопытным молодым чжурчжэньским императором? Родина Сиантоли переживала трудные времена, а он в это время находился в войсках враждебного государства. Сиантоли мучила совесть. Вместе с тем он надеялся, что друг Дзэвэ не забыл его и при первой возможности попытается выручить.

Однажды на привале сотник Жаргал вызвал командиров чжурчжэньских десятков и приказал принять пополнение – по три чжурчжэня в каждый десяток. Сиантоли отвёл своих в обоз, приказал снять красные тряпки, в которые те были укутаны, переодел, вооружил, снабдил всем необходимым, подобрал каждому лошадей. Двое ходили за ним вслед как телята за коровой, третий, высокий и худой, всё время что-то говорил, пытался возражать и каждые сто шагов спрашивал, когда дадут поесть. Сиантоли терпел, понимая, что люди новые, и всё со временем станет на свои места, он сам недавно был почти в таком же положении.

Новеньких представили десятку, накормили и дали выспаться. Худой говорил постоянно, независимо от того, был ли кто-то рядом, бормотал даже во сне. Из его болтовни выяснилось, что все шестеро бежали от цзиньских правительственных войск, которые жестоко разогнали один из отрядов тех самых «краснокафтанников». Так вот почему на них были красные балахоны, это была «форма», знак отличия от прочих и принадлежности к «своим». Скитались они больше недели, кто-то из их группы отстал, кто-то умер от ран. Добравшиеся были искренне рады, что их приняли в монгольскую армию и поставили на довольствие.

– Вот мы теперь заживём! – говорил без умолку худой. – Это же мечта! Столько жратвы дают и всё даром!

– Отработаешь, придёт время, – сказал Котёл.

– Может быть и головой, – добавил Неспеши.

– Да не в первый раз, выкрутимся, верно, друзья? – обратился он к своим собратьям по восстанию. Те промолчали.

– А вы здесь хорошо устроились, – продолжил худой. – А девку после ужина не дают?

– Девку в бою отбить надо, – скривил улыбку Хохотун.

– Это ты в драке за девку уха лишился? – ляпнул худой.

Хохотун действительно был без уха. Его никто не спрашивал, и так было понятно, что он был осуждён за мелкое преступление 2*. Высказывание новобранца прозвучало как оскорбление.

– Трепло! – пробасил Брат Большой. – Закрой хлебало, пока язык не проглотил вместе с зубами!

Худой и вправду заткнулся, правда, ненадолго. А кличка Трепло стала его именем, хоть он и заявил:

– Меня зовите Богатур!

– Трепло – ты и есть Трепло, Треплом и помрёшь, – под общий одобрительный смех подытожил Брат Большой.

Болтовня болтовнёй, а новеньких нужно было ставить в строй. Сиантоли принялся заниматься с ними индивидуально, но пришлось и весь десяток съезживать заново. И тут выяснилось, что новые бойцы почти не знают лошадей и мало способны к боевым действиям. Даже простой дневной переход оказался им не под силу. Один из новичков умудрился свалиться с лошади, да так, что она на него наступила. А Трепло не затянул седельные ремни и растёр спину лошади. Этого монгольские законы не прощали.

– Ты можешь растереть в кровь свою задницу, но нанести вред лошади – преступление, – вынес приговор Сиантоли. – десять плетей на первый раз. Брат Большой, исполни!

– За что меня бить? Вы должны меня учить! – орал Трепло, пока Брат Большой охаживал его плетью.

– А я тебя и учу, – говорил, замахиваясь, экзекутор.

– Добавь ещё десяток, за пререкания, – озлился десятник.

После порки командир не отпустил виновника, приказал подойти остальным Кафтанам. Их так и прозвали: Кафтан Первый и Кафтан Второй.

– Как же вы сражались с правительственными войсками? Трепло, ты же говорил, что вы воевали?

– Мы отнимали имущество у богачей и делили между бедными. Это справедливая война! – огрызнулся Трепло.

– Ну-ка, рассказывайте подробно! – потребовал Сиантоли и его дружно поддержал весь десяток.

Наводящими вопросами и тычками под бока новичков-повстанцев заставили признаться, что все они крестьяне, жить стало невозможно, потому что налоги возросли безмерно, а поборы чиновников и того больше, и они присоединились к другим восставшим, чтобы отомстить угнетателям. А на лошадях они никогда не ездили, и вообще пахали на коровах, и ещё могут возить поклажу на осле.

– Ничего, научимся и на коне скакать, и из лука стрелять, – снова оживился Трепло. – Скорее бы войной на эту проклятую Цзинь! Я бы их всех…

Сиантоли со всего маха врезал кулаком по роже. Трепло упал.

– Цзинь – моя родина. Понял?

К удивлению Сиантоли эта история получила неожиданное продолжение. Наутро явился сотник Жаргал.

– Что это у тебя люди с синяками ходят в мирное время?

– А это он с лошади упал, – выкрикнул Рыбачок.

Все засмеялись и тем разрядили обстановку.

– Что, правда, на коне плохо сидишь? – нахмурился сотник.

– Да, – признался Трепло. – Но я научусь!

– Даю десять дней. Проверю. Будете плохо управлять лошадьми, отправлю кожи мять. А старшим с вами пойдёт ваш десятник – алтунский патриот.

– Ах ты, низкая тварь, – Сиантоли схватил за грудки Трепло, как только сотник удалился. – Ты ещё и жалуешься!

– Не я! Клянусь, это не я! Я никому не говорил!

– Кто?! Я спрашиваю кто?! – зарычал десятник, вглядываясь в лица подчинённых.

Стрела взглядом указал на Брата Малого. Сиантоли подошёл к тому вплотную.

– Кто?

Брат Младший сделал растерянный жест, но глаза отвёл.

– Ладно, об этом забыли. Служим дальше.

Но сам Сиантоли, конечно не забыл. На него кто-то донёс сотнику. Брат Младший? Никто точно не знает, да и зачем ему это? Но нужно быть осторожнее, у монголов расправа быстрая – голову снесут, не успеешь слова в оправдание сказать. Что же это, везде предатели… Почему люди предают?

………………………………………………………………………………………………….

1* Вместо умершего императора Мадагу в 1209 году новым государем Цзинь был провозглашён Ваньян Юнцзи.

2* В Цзинь все преступления карались определёнными видами наказаний: обрезанием ушей и носов, установленным числом ударов палками или кожаным мешком, ссылкой на каторгу. Каторжников заковывали в кандалы и направляли на тяжёлые работы. Преступников сажали также в тюрьмы, которыми служили земляные ямы. За тяжкие преступления полагалась смертная казнь, а семьи таких преступников отдавали в рабство.

3

Впервые Сиантоли столкнулся с предательством ещё будучи совсем мальчишкой. В средине жаркого лета детей рабов посылали на зарастающую гарь собирать малину. Хозяйские вольные дети тоже там «паслись» для своего удовольствия. Маленький Сиантоли очень любил красную ягоду. В тот день он прибежал в малинник слишком поздно, рабы уже почти всё собрали в берестяные коробки, а пока хозяева не видели, конечно, и сами много съели. Сиантоли отыскал несколько неспелых ягод, не удовлетворился, и на правах хозяина запустил руку в коробок «своего» раба. Тот молча ждал, пока хозяйский отпрыск насытится, хотя знал, что за малое количество собранной ягоды могут и наказать. В этот момент другой маленький раб подбежал к Сиантоли и шепнул на ухо:

– Не ешь у него, он плевал в этот короб.

Первый раз в жизни маленький Сиантоли потерял рассудок от ярости! Он схватил камень и ударил своего раба в лицо. Кровь частыми каплями протекала сквозь прижатые к лицу ладони. На крики пришли взрослые. Оказалось, что Сиантоли выбил обидчику передние зубы. Самое страшное выяснилось позже: оказалось, что раб-подросток был невиновен и в малину не плевал, его просто оклеветал соседский подлый раб, который был уличён в том, что пытался отсыпать у соседей малину в свой короб.

Сиантоли долго вынашивал планы мести, подкараулил клеветника одного, сбил с ног и долго топтал, сам от ярости и обиды растирая слёзы. Отцу пришлось даже заплатить владельцам покалеченного за ущерб. Но Сиантоли отец не ругал, напротив, обняв сына за плечи, что позволял себе очень редко, сказал:

– Если бы он был взрослым, его следовало бы убить. Предатели – самые плохие люди на свете. Из-за них страдают невинные, из-за их подлости разрушаются семьи, они губят целые империи. Предатели таятся рядом, среди лучших друзей и любимых людей. От стрелы врага есть шанс увернуться или прикрыться щитом, от предателя, носящего лицо друга, защититься невозможно. Да и само предательство ранит тяжелее, чем оружие. Всегда помни об этом, сын, и всегда опасайся предателей.

То было чужое предательство, предали не самого Сиантоли, но переживал он это долго и запомнил на всю жизнь. А его самого предали по-настоящему, когда он уже был взрослым, и это чуть не стоило ему жизни.

Это произошло через шесть лет после первого похода. Тогда вновь подняли голову южные сунцы 1*. Эти гнусные рисоеды решили, что могут вернуть свои бывшие северные территории. Они нарушили перемирие, перебрались через Хуанхэ и умудрились даже занять несколько приграничных крепостей. Сиантоли был десятником в подоспевших чжурчжэньских войсках. Пока ехали три недели к месту военных действий, все бахвалились, как будут воевать…

В тот день десяток Сиантоли был послан в авангард. Они ехали поодаль, разделившись на два пятка 2*. По данным недавней разведки сунские войска были в двух днях пути. Он до сих пор не понимает, как оказался прямо в гуще сунской армии, наверно, виноват утренний туман. Сначала увидели движение впереди, остановились, и вдруг слева проявилась колонна сунской пехоты. Сунцы заметили неприятеля первыми и уже разворачивали строй в их сторону. Сиантоли дал команду соединиться со вторым пятком, они повернули коней вправо, но из тумана вместо второго пятка выехали вражеские всадники, и сразу полетели стрелы. Конных сунцев было немного, десятка два. Отходить было уже некуда, Сиантоли решил не удирать, а ошеломить врага и прорваться с наскока. Он выкрикнул команду и, стреляя на скаку, ринулся на противника. Сбил стрелой одного, попал в другого… но почему не стреляют его бойцы? Оглянулся – за спиной никого! Его пяток, нахлёстывая лошадей, улепётывал врассыпную. Следовать за ними было уже поздно, враги были вплотную. Сиантоли поддал коню пятками, выпустил почти в упор стрелу в ближнего и, размахивая кистенём, направил коня на сунцев.

Наверно они растерялись. Их лошади сами расступились, пропуская бешено орущего всадника на хрипящей лошади, и он проскочил. Вслед с запозданием и неточно полетели стрелы (ханьцам никогда не научиться хорошо стрелять на скаку!), заржали понукаемые кони, но Сиантоли уже оторвался и, пользуясь всё тем же предательским низовым туманом, стал уходить не в сторону своих, а отвернул в противоположном направлении и скрылся в долинном редколесье.

Лишь на следующее утро пробрался он к своим. Оказалось, из вчерашней пятёрки вернулись трое во главе с командиром пятка. Чтобы избежать наказания, соврали, что десятник сдался в плен сунцам. Столь тяжко Сиантоли никогда не оскорбляли!

После оглашения приговора перед построенной тысячей всем четверым отрубили головы. Командиру пятка, молодому задиристому чжурчжэню, больше всех болтавшему о предстоящих победах, снес голову Сиантоли.

Но больше всего Сиантоли переживал измену алиши 3*, земляка-оруженосца с которым они два года спали рядом и ели из одного котла, которому Сиантоли доверял свои секреты и с которым советовался, которого, наконец, он содержал в походе за свой счёт, и содержал неплохо. После первого боя оруженосца опознали среди убитых сунцев, – он воевал против своих в рядах врагов. «Как же такое может быть?!» – размышлял Сиантоли, пытаясь ставить себя на место предавшего, но понять так и не смог.

Это предательство Сиантоли переживал очень долго. До конца той войны он каждого подозревал в измене и ничего не мог с собой поделать. После это улеглось, притупилось, но не забылось. Полностью доверяться он уже не мог никому, тем более дружить.

И вот теперь снова напоминание: никому нельзя доверять!

После наказания плетьми Трепло будто подменили. Он стал безропотно выполнять все приказы, напоказ выставлял старание в постижении сложностей управления лошадью. И у него даже стало получаться. К удивлению десятка, он перестал трепаться, на шутки и вопросы отвечал односложно и находился будто в задумчивости.

После очередной холодной ночёвки посреди заснеженной степи обнаружилось отсутствие Трепло. Настоящему чжурчжэню не нужно специально учиться, чтобы по следам прочитать, что беглец пробрался к пасущимся лошадям, отвёл одну в сторону и на ней ускакал в степь. Сиантоли отрядил на поиск добровольцев. Вызвались Хохотун и Брат Малый. Позднее зимнее солнце ещё не поднялось из-за края степи, как посланцы вернулись. Хохотун вёл рядом со своим конём лошадь Трепло, а Брат Малый волочил по земле привязанного арканом к седлу самого беглеца.

Расправа была быстрой. Построили сотню, объявили статью Ясы 4*, которую нарушил преступник, и от натренированного удара палашом отлетела болтливая голова на мёрзлую землю, покрытую растоптанным конским навозом.

Сиантоли подумал, что если бы он был императором великой Цзинь, непременно ввёл бы закон «смерть за предательство».

………………………………………………………………………………………………….

1* Война Южной Сун против Цзинь в 1204-1208 гг. Наступление сунских войск было остановлено, а затем чжурчжэни разгромили армию агрессора.

2* В армии Цзинь наименьшим подразделением была пятёрка воинов с командиром. Две пятёрки составляли десяток, следующая войсковая единица – сотня и затем тысяча.

3* У каждого чжурчжэньского воина был оруженосец – «алиши». Он не считался воином, но принимал участие в сражениях. Довольствие на него не полагалось, снабжение алиши было заботой воина.

4* Яса – свод законов Чингисхана. Главное место в Ясе занимали статьи о взаимопомощи в походе и запрещении обмана доверившегося. Нарушившего эти установления казнили. Напротив, врага монголов, оставшегося верным своему правителю, щадили и принимали в своё войско. Добром считались верность и храбрость, а злом — трусость и предательство.

4

Монголы знали свою степь. Время перекочёвки и прибытия выбрано было с точностью зверя, покидающего зимнюю нору. Весна догнала войска тёплыми сырыми ветрами, и без того тонкий снег растаял. Но распутица не наступила – твёрдая земля, оттаяв, сразу впитала влагу, а жадные до воды корешки мгновенно её всосали и выбрызнули к солнцу зелёные побеги. Степь радостно зазеленела. По ночам ещё были заморозки, воины кутались в овчинные шубы, но травам, привычным к жестокостям монгольского климата, иней жить не мешал. С рассветом степь становилась седой, а с восходом солнца расцвечивалась мириадами сверкающих кристаллов, перед которыми человеческие драгоценности представлялись малостоящими стекляшками.

Минганы 1* разошлись по местам кочевий. Командир тысячи Добун-Мэргэн 2* привёл своих к небольшой речке с густыми ивняками на истоптанных скотом берегах. Лагерь разбили ниже по течению, в отдалении от скопления гер и кибиток родного обоха 3* тысячника. Родственники встречали победителей в праздничных одеждах, шумно и пьяно от кумыса. Семейных монголов сразу отпустили к родным.


Но на этом жизнь тысячи как воинского подразделения не прекратилась. Все воины в обязательном порядке сдали оружие в оружейные кибитки. Повозки с запасами одежды, доспехов, с оружием и другим военным имуществом выставили плотным кругом с выходом на юг, таким образом оградив лагерь, в котором разместились оставшиеся. Во-первых, это была охрана, сменявшаяся по графику. Были дежурные монгольские командиры, которые отвечали за порядок и сохранность имущества. И были те, кто не относился ни к каким обохам – подразделения из представителей иных народов: тангутов, ханьцев (их было больше всех, в их сотне насчитывалось двенадцать десятков), киданей, корёсцев, чжурчжэней. После недельного отдыха и приведения себя в порядок, им было приказано заниматься военной подготовкой.

Сам тысячник с вечно, даже когда смеялся, свирепой рожей, регулярно наезжал в лагерь. Казалось, что он вообще никогда не ходил своими ногами. Передвигался он всегда в седле, а если спускался с коня, то сразу садился на поданные подушки или даже просто на землю. Так, сидя в седле или на земле он управлял войском, ел, пил, развлекался, и Сиантоли часто думал: «Интересно, как этот человек спит и ласкает супругу?» Говорили, что Добун-Мэргэн происходит из простой семьи, прежде был десятником и сотником, и что его отвагу и смекалку оценил и назначил командовать тысячей сам Чингисхан 4*.

Тысячник Добун-Мэргэн

Тысячник строил разноликие подразделения и придирчиво осматривал, медленно проезжая перед шеренгами. С высоты седла он умел разглядеть любую погрешность в одежде или заметить неуверенность во взгляде подчинённого, которого тут же осматривали нижестоящие начальники и непременно находили недостаток, подлежащий исправлению. Такой солдат наказывался перед строем в соответствии с Ясой.

Затем тысячник давал задание на отработку определённых боевых приёмов. Это могли быть различные манёвры на лошадях или встречный бой с применением деревянных заменителей оружия. Иногда он вдруг устраивал соревнования по борьбе на выявление сильнейших воинов в каждом десятке, или приказывал оттачивать стрельбу из лука на скаку… Удовлетворившись учениями, Добун-Мэргэн покидал военный лагерь, наказав продолжать учёбу до темноты.

Два чжурчжэньских десятка обычно тренировались вместе или «воевали» один против другого. Командир Восьмого десятка, высокий худой чжурчжэнь с длинной шеей, высоким дребезжащим голосом и соответствующим именем – Гусь, был настроен дружелюбно. Иногда вечерами у огня они с Сиантоли болтали о пустяках, не затрагивая болезненных тем прошлого, семьи и межгосударственных отношений.

Несмотря на ежедневную физическую усталость, обитатели военного лагеря были веселы и активны. Кормили всех сытно, но многим мясная пища была непривычна. Особенно страдали без риса ханьцы. Поначалу, ещё на марше у многих даже случалось расстройство животов, и над ними вдоволь потешались монголы – в степи далеко видать, кто чем занимается. У чжурчжэней в домах всегда было мясо или рыба, но и им тоже не хватало привычной пшённой каши и овощей.

Но больше всего страдали молодые воины от отсутствия женщин. В тангутском Урахае с этим было проще. А тут – просто никак! Монгольские женщины вообще славились среди других народов своей преданностью и целомудрием. А здесь к тому же каждая женщина была родственницей монгольского воина, а то и нескольких. Такой лишь намекнуть – означало лишиться жизни. И молодёжь начинала мечтать о войне, чтобы ворваться в богатый южный город, и там…

Наступило лето. Большинство монгольских семей откочевало со стадами коров, овец, коз и лошадиными табунами в степные угодья. Прыть монгольских начальников и даже самого тысячника в отношении учёбы поубавилась. «Чужеземное» войско практически отдыхало под знойным действительно вечно синим небом, отъедаясь опостылевшей бараниной и вонючей козлятиной и козьим же или овечьим творогом.

Нежданно пригнали большую партию пополнения из иноземцев, в основном это были чжурчжэньские крестьяне, бежавшие от беспросветного труда. Тысячник осмотрел свирепым взглядом пёструю разношерстную толпу и вдруг выкликнул Сиантоли.

– Назначаю сотником. Отбери своих земляков, переодень, приведи в порядок, назначь десятников. Утром посмотрю.

Ничего себе – утром! Всю ночь Сиантоли тасовал вновь прибывших, выяснял их воинские умения и способности. Конечно, приказал срочно накормить хоть чем, лишь бы приободрить. Некоторые выглядели сильно утомлёнными и даже истощенными. Оказалось, что настоящий военный опыт из всех пятидесяти семи чжурчжэньских беглецов имели всего трое. Их сразу поставил десятниками. Остальных командиров десятков назначил из своих бойцов – а кого ещё? Теперь в новой чжурчжэньской по национальному составу сотне Первым стал пополненный бывший десяток Сиантоли под командованием слегка возгордившегося Стрелы, Вторым – переименованный Восьмой с тем же десятником Гусем, ещё четыре новых десятка возглавили Неспеши, Рыбачок, Брат Большой и Хохотун. В Седьмой десяток Сиантоли назначил сперва Гончара, но тот упросил освободить его от командирской участи. Котёл тоже наотрез отказался командовать. Пришлось попросить человека с опытом во Втором десятке. Ставить командиром Брата Младшего у Сиантоли сердце не лежало, а Кафтаны сами ничего не умели. Но сейчас не было времени на размышления, до командирского смотра оставалось немного. Гончара Сиантоли попросил быть его слугой, тот согласился и, кажется, был польщён. Теперь новые десятники принялись за обмундирование и приведение в надлежащий вид подчинённых.

К прибытию тысячника чжурчжэньский джагун 5* стоял в шеренгу, разделённый по десяткам с командирами впереди и выглядел вполне прилично. Мрачный Добун-Мэргэн трижды проехал вдоль строя, рассматривая из-под нависших, будто опухших век новую часть своего войска. Наконец, он выпрямился в седле.

– Забудьте откуда вы родом, теперь вы – воины Великого хана всех монголов. Ясу – выучить всем! Командиры, нарушителей наказывать жестоко! Теперь – учиться. От восхода до заката! Командуй, сотник!

Сиантоли так и не смог понять, почему из двух чжурчжэней-десятников Добун-Мэргэн выбрал сотником именно его. В новой сотне получилось пока семь десятков. «Семь – счастливое число, – подумал Сиантоли, – в третий раз семёрка! Не знак ли это, что скоро домой?»

Началась служба в новой должности. Приходилось почти непрерывно тренировать сотню в разных упражнениях: слаженные скачки, манёвры, отработка атак и отходов, стрельбы из лука с разных положений, владение холодным оружием верхом и в пешем строю, взаимодействие десятков и многое другое – военная наука сложная штука. Почему-то труднее всего чжурчжэням давалось метание аркана. Монголы с арканом вырастают, чжурчжэни в основном оседлы, а лошадей пасут у них рабы или нанятые пастухи, и те обходятся без арканов.

Не получалось у чжурчжэней и сжиться со своими лошадьми, как это было у монголов, которые будто срастались со своим конём. Монгол доверял своей лошади как себе, и лошадь доверяла ему свою жизнь. Монголы никогда не привязывали своих лошадей, а те никогда не покидали своих неласковых хозяев. Чжурчжэни тоже были отличными наездниками, но из-за своей оседлой жизни подобные отношения с лошадьми уже давно утратили. Приходилось рассёдланных лошадей привязывать или удерживать иными способами, а в боевой или походной обстановке понукать пятками или плетью.

Кроме обучения бою, нужно было отлаживать отношения между подчинёнными – в большинстве своём молодыми, горячими и ушибленными жизнью людьми.

…………………………………………………………………………………………………..

1* Минган – тысяча воинов.

2* Добун-Мэргэн – по-монгольски Меткий Стрелок. У монголов в XIII веке кроме обычных личных имён часто встречались имена-прозвища.

3* Обох – монгольский род.

4* Чингисхан лично назначал командиров крупных подразделений, основываясь только на заслугах и талантах человека независимо от его происхождения.

5*Джагун – сотня по-монгольски.

5

Жизнь изменилась в один день: тысячник торжественно, под знаменем объявил всему составу лагеря указ Чингисхана: готовиться к войне!

С кем предстоит воевать, никто не знал. Разговоры на эту тему строго пресекались. Сиантоли как командир тоже запрещал измышления о вероятном противнике. Но его самого этот вопрос, безусловно, занимал очень сильно. Он придумывал для себя успокоительные отговорки, что воевать монголы будут на западных своих рубежах. Но по здравому рассуждению выходило, что Чингисхан окрысился на его родину.

В короткий срок, слишком быстрый по мнению Сиантоли, вновь собрались все монгольские сотни. Лагерь вырос в несколько раз. Тренировки проходили теперь и ночами. Отяжелевшие в своих герах с заботливыми жёнами монголы с радостью вернулись к привычному делу. Они с удовольствием выполняли манёвры, с воплями кидаясь в атаки сотня на сотню или стреляли по мишеням на полном скаку. С наступлением морозов учения стали производиться всем минганом вместе с обозами и другими тыловыми частями по нескольку дней и ночей подряд.

В один из солнечных зимних дней тысяча организованно и не спеша двинулась в путь. И это были не учения, потому что от лагеря в этот раз не оставили и кола. Огромное скопление народа и скота – на самом деле с обслугой и вспомогательными службами тут было не меньше двух с половиной тысяч людей и как минимум в два раза больше лошадей, а также стада для провианта – всё это двигалось, к великому удивлению Сиантоли… на север! Сначала он не поверил себе и ночью удостоверился по звёздам. Потом подумал, что это манёвр для отвлечения и запутывания разведки противника. Но войско всё шло и шло день за днём в том же направлении, и Сиантоли убедил себя, что идут завоёвывать холодные страны и очень этому обрадовался. Он был весел со своими подчинёнными, шутил и смеялся все двенадцать дней, пока не прибыли к широкой реке. Сказали, что река эта священна для монголов и зовётся Керулен.

Река была большой и действительно вызывала по крайней мере уважение. Зима приближалась к завершению, река была покрыта прочным чистым льдом, чёрным с белыми трещинами, снег смело ветром в сугробы под берегом, и сугробы эти были настолько тверды, что лошадь с всадником почти не оставляла на них следа.

Местность была холмистая, вдали виднелись невысокие горы, но всё это было безлесым, покрытым светло-жёлтыми травами, местами достигавшими высоты лошади. Лишь в неглубоких ложбинах росли деревья, которые удивили Сиантоли больше всего. Это были дубы, те самые дубы, которые растут на его родине, всего в дне пути от тёплого незамерзающего моря и в сотне дней пути отсюда. Да, это именно они, в течение всей зимы не сбрасывающие жёлто-коричневых листьев размером в две человеческих ладони и жёстких, будто высушенная невыделанная кожа козы. Эти листья удивляли многих – они оставались на ветвях даже при таких ветрах, когда срывало войлочные пологи с геров, а повозки сами собой начинали катиться по степи.

Морозы стояли очень сильные, и несмотря на тёплые шубы и шапки, полученные всеми без исключения, люди страдали от холода. Особенно доставалось южанам – ханьцам и тангутам, никогда мороза не знавшим. В первые дни случались обморожения среди часовых, за что были примерно наказаны командиры – негоже терять людей из-за непогоды, ещё не добравшись до места сражения.

Но в общем погода в этом краю была радостной – солнце светило ежедневно на совершенно безоблачном, действительно Вечно Синем Небе. Оно светило монголам на их родине и обещало им великие победы.

Войска всё прибывали, и вскоре до самого края видимой земли стояли шатры и повозки, курились дымы, беспрерывно сновали во всех направлениях всадники. Когда с запада пришли воинские соединения уйгуров, а за ними тридцатитысячное войско карлуков, как оказалось, уже не старых противников, а союзников монгольского ханства, стало определённо ясно, что поход предстоит не на запад.

С первыми тёплыми деньками пришёл необычный караван, для которого заранее был оставлен южный склон холма. К вновь прибывшим никого не подпускали, было ясно, что прибыла персона высочайшего ранга. На пологом склоне выровняли площадки, на которых возвели необыкновенных размеров войлочные шатры белого цвета, украшенные красными и золотыми узорами. На эту красоту разрешалось смотреть только с очень большого расстояния. Любое приближение запрещала строгая охрана.

Войскам было приказано готовиться к смотру.

Ранним утром, задолго до рассвета все тысячи выстроились посотенно, одетые по-боевому со всем положенным вооружением, с оруженосцами и запасными конями 1*, с обозами, гружёными продовольствием и другими запасами, с повозками лекарей и ремонтных подразделений шорников, кузнецов и специалистов иных важных для армии ремёсел. Все эти войска стояли отдельными туменами 2*. Было приказано ещё раз осмотреть внешний вид каждого, чтобы ни одна нитка не висела, ни один волос у лошади не торчал вне положенной нормы.

Лишь край солнца блеснул над восточными холмами, ударили барабаны, раздались команды, и войско парадным маршем двинулось к ханским шатрам. Из колонны трудно было рассмотреть что-то впереди, да и смотреть было некогда. Было строго приказано следить за порядком и дисциплиной в строю. Но многие уже догадались, что войско осматривает сам Чингисхан! Казалось, движению этому не будет конца, таково было внутреннее напряжение у всех от простого воина до командующих туменами нойонов.

Наконец, тысяча Добун-Мэргэна приблизилась к холму и вошла в коридор, образованный двумя плотными рядами кешиктенов 3*. На освещённом солнцем склоне холма ниже белоснежных шатров, на помосте, покрытом коврами, в низком кресле сидел облачённый в парадные доспехи сам Великий Хан всех монголов. Он сидел неподвижно, скрестив по-монгольски ноги, оперев руки о подлокотники. Издалека не разглядеть было его глаза в монгольских веках. Сиантоли рассмотрел только усы и рыжую бороду. Но даже отсюда, из строя, на расстоянии двадцати шагов чувствовалась необыкновенная сила этого человека. В груди каждого воина возникал трепет и, казалось, вот встанет этот повелитель и прикажет «Умри!», и воин с радостью умрёт для него.

Хан принимает парад 
Источник фото:https://kinozon.tv/stop_kadry/5479

Сиантоли долго преследовало это ощущение полной личной безвольности перед волей хана. Он ненавидел себя за это, но прошло нескоро. Вспоминая неподвижную позу Чингисхана, Сиантоли всегда задавался вопросом: о чём думал этот человек, посылая на войну десятки туменов?

Через неделю после смотра был получен приказ к походу 4*.

Огромное войско, которое на самом деле было лишь частью войск Великого хана пришло в движение. Послышалось множество команд, быстро поскакали вперёд лёгкие отряды разведки и передовые охранные подразделения, походным строем пошли основные конные сотни, закричали погонщики, заржали кони, взревели буйволы, нещадно понукаемые острыми пиками, заскрипели арбы и повозки, поплыли словно большие лодки по волнам верблюды, засеменили навьюченные сверх меры ослы и мулы, потопали нестройными колоннами пешие ратники. Вся эта масса людей и животных, невообразимым образом подчинённая замыслу одного лишь человека, постепенно вытянулась в несколько широких параллельных колонн и медленно, но неуклонно поползла по бескрайней степи к неведомой большинству идущих цели, на пути к которой почти гарантированно ожидались мучения и как большая вероятность – боль или даже смерть. Но почти никто из составляющих гигантскую армию людей и животных не сомневался в нужности и правильности этого всеобщего движения.

Войска шли на юг.

…………………………………………………………………………………………………..

1* Нормой для монголов было иметь в походе трёх лошадей – одну боевую и две сменных для перехода. Это давало возможность армии двигаться почти беспрерывно и покрывать в короткое время огромные расстояния, а в бой вступать на свежих лошадях.

2* Тумен – десять тысяч воинов.

3* Кешиктены – личная гвардия Чингисхана. Любой кешиктен был по рангу на одну ступень выше воина или командира того же чина из простых армейских частей.

4* В феврале 1211 года Чингисхан собрал стотысячное войско на реке Керулен. В марте 1211 года он лично возглавил поход на Цзинь.

6

В первый день на марше к Сиантоли подъехал сотник Жаргал.

– Эй, Сиантоли, быстро растёшь! Не успел я к семье съездить, ты уже сотником стал. Станешь тысячником, меня не забывай, помни, кто тебя сделал десятником в великой армии монголов! – он протянул бурдюк с кумысом. – На-ка, попробуй, какой кумыс приготовила мне в дальний путь жена.

Сиантоли отпил пару глотков действительно хмельного напитка.

– Крепкий. Хороший кумыс готовит твоя жена. Тот, что нам выдают 1*, совсем не такой.

Странно, но в душе Сиантоли даже обрадовался встрече с Жаргалом, вроде как старому другу. А ведь по сути они враги, тем более теперь.

– Как тебе наши степи? – спросил Жаргал, показывая широким жестом вокруг.

Вокруг, сколько было видно, ехали люди на лошадях. Сиантоли подъехал ближе. Они шли стремя в стремя.

– Красивые степи. Просторно. Мне нравится. Только леса не хватает, я к лесу привык, и чтобы на горах.

– Скоро будет тебе и лес, и горы. Только степь лучше. На, хлебни ещё. А как тебе наше синее небо? Где такое увидишь?

– У нас тоже зимой так, небо всю зиму синее, – ответил Сиантоли, закусывая кумыс каменно-твердым хурутом 2* из седельной сумки. Здесь речек быстрых не хватает. Знаешь, как красиво река течёт под скалами! А как рыбу в быстрой речке ловить, знаешь?

– Нет, не пробовал. Научишь?

– Научу, когда речка будет.

– Всё у нас с тобой будет, Сиантоли! – Жаргал явно захмелел, ему хотелось говорить. – А у нас степная охота! Ты с соколом охотился?

– Нет, у нас это не принято. Дай ещё глотнуть. Зато у нас море недалеко. Ты видел море, Жаргал? Оно синее-синее, и нет ему края. А если ветер и тучи, то чёрное и страшное!

– Я хочу море посмотреть. Никогда не видел. Слышал только. Покажешь мне море?

– Нет, Жаргал, море далеко, очень далеко. Туда не доехать.

– Доедем, Сиантоли, доедем, вот посмотришь! С нашим ханом все моря нашими будут! Главное, голову донести! Ха-ха-ха!

Эта болтовня выпившего сотника надолго выбила Сиантоли из равновесия. Ведь они, монголы действительно идут воевать и готовы идти за своим ханом хоть до моря. Его, Сиантоли любимого моря с сопками и быстрыми реками. Ну пусть попробуют, пусть узнают, как воюют настоящие чжурчжэни! Это им не тангутов по пустыне гонять. Ещё не было равных чжурчжэням воинов на просторах от ханских степей до самого Восточного моря!

«Но я-то среди них!» – это угнетало, и сознание всё время, даже когда он был занят делами, искало выход из несправедливой западни. За что ему это? Почему духи так с ним поступили? Сиантоли взывал к духам природы, тёр и гладил пальцами своего духа Предков на поясе, но те будто не слышали. Чего они хотят? Чтобы погиб? За что?

Слуга-оруженосец Гончар был не только старательным помощником в личных делах сотника, но и добрым собеседником. В тяжёлые для Сиантоли моменты пожилой Гончар умел найти такие слова, от которых становилось и вправду легче. Слуга не пытался опровергать или поучать, он успокаивал разговорами о каких-то несущественных сейчас мелочах, но говорил с такой добротой, что Сиантоли иногда вспоминалась мать, которая гладила его маленького по головке и что-то приговаривала – неважно что, главное, становилось хорошо и спокойно.

Как же давно это было! Вспомнилось, как он всхлипывал под шубой на тёплом кане 3*: играли в войну, и его не взяли командиром, сказали, что ему всю жизнь быть рядовым конным лучником, потому что он из простой семьи. «Не слушай никого, сын. Я-то знаю, ты будешь очень большим начальником, тысячи людей будут выполнять твои приказы, а ты будешь в блестящих стальных латах гордый сидеть на красивом коне и всем указывать, и все будут тебе кланяться…» Сиантоли горько усмехнулся: «Сбываются пророчества матери?»

Да, дома Сиантоли не был почти четыре года, с того самого времени, когда с должности десятника перешёл в помощники сотника Дзэвэ. Это почти как сейчас Котёл у него самого. Но тогда Сиантоли гордился повышением, да и друг Дзэвэ очень уж уговаривал. Дзэвэ на самом деле был не простым сотником, он каким-то образом приблизился к высокому чиновнику министерства Военных Дел и теперь со своим помощником и специальной сотней выполнял непосредственно указания этого чиновника. И в Тангутские земли два года назад они прибыли по заданию министерства. Интересно, кем заменил Дзэвэ своего пропавшего слугу?

Сиантоли смотрел на Гончара совсем не так, как смотрят те, кто сам слугой никогда не был. Он понимал все действия и ощущения человека в этом положении и оттого ещё больше ценил его искреннюю чуткость и желание именно помочь, а не просто обслужить по обязанности.

Гончар был родом из северной приграничной области. Он попал в долги, не смог расплатиться и вынужден был продать себя в рабство. Пока он работал на хозяина гончарной мастерской, жена умерла при родах, и он подался в бега. Беглый раб – это каторга в случае поимки, потому он и оказался в монгольских землях, и чтобы тут снова не угодить в рабство, вступил в воинский отряд.

…………………………………………………………………………………………………..

1* Кумыс – слабоалкогольный напиток из кобыльего молока, обязательно имелся в походе у каждого монгольского воина.

2* Хурут – высушенный творог, который в таком виде мог храниться месяцами. Хурут входил в походный паёк монголов как основная пища. Иногда хурут по многу дней был единственной пищей монголов. Кроме хурута в походный запас входило сушёное мясо.

3* Кан – отопительная система жилищ, присущая почти исключительно чжурчжэньской традиции описываемого времени. Состоит из горизонтального возвышения над полом, под которым проходят дымовые каналы от очага. Эта тёплая площадка служит кроватью, на ней же едят, выполняют домашние работы и вообще проводят большую часть времени в холодный период года.

7

Войско остановилось, не доходя до цзиньской территории трёх дней пути. Вперед ушли отдельные разведочные тысячи. Снова закипела лагерная жизнь, но это был совсем другой лагерь, временный. И жизнь в нём протекала в готовности выступить в поход в любой час. Лишь через неделю подошли отставшие пешие ханьцы, запылённые и усталые.

Ещё через несколько дней большая часть войск ушла на юго-восток. Говорили, что этим туменом командует большой нойон Джэбэ 1*. Наконец, пошли и остальные войска. Теперь все воины были в доспехах и с полным вооружением. Чжурчжэньская сотня Сиантоли была лёгкой конницей, и он был этому рад – ему так было легче и привычнее, хотя, как у командира, у него был пластинчатый железный нагрудник и кожаный шлем с металлическим верхом. Всё-таки, налегке легче и сражаться, и маневрировать.

Но вот пошла тяжёлая конница, и у неё был совсем иной вид, неприступно-устрашающий. Вооруженные кроме луков мечами и пиками всадники и их лошади были одеты в броню из толстой буйволовой кожи. У командиров поверх кожаных панцирей были нашиты железные полоски. Но шли эти тяжёлые конники легко, не уступая в скорости лёгкой кавалерии.

Двигались в направлении на юго-запад. У Сиантоли было отвратительное настроение. Подъехал как всегда беззаботный Жаргал.

– Веселей, Драчун! Скоро приедем к морю!

Сиантоли не стал выяснять, откуда монгол знает перевод его имени. Он спросил первое, что пришло в голову:

– Откуда Большой хан знает, какой тропой вести войско? Заблудимся, не дойдём до моря.

– Великий хан мудрый! Но ему не нужно знать каждую тропу. У него есть хорошие помощники.

– А помощники откуда знают?

– А помощники – местные. Ты разве не слышал, что онгуты уже не дружат с вашим императором, они теперь подданные Чингисхана, добровольно, имей в виду! Они и ведут наши тумены лучшими дорогами.

– Предатели! – вырвалось у Сиантоли.

– Не надо укорять других в том, что делаешь сам. Перестань. Их вождь просто умный человек: зачем губить свой народ, когда он может счастливо жить, просто платя дань другому государю!

– А ты так сможешь?

– Что?

– Ну, если Чингисхан проиграет войну с Цзинь, станешь служить чжурчжэням?

– Не-ет, я – монгол! Я лучше умру в бою. Да и не будет такого с нашим ханом, потому что никто его не предаст. Ты же не предашь? Ха-ха-ха!

Сиантоли не смог выдавить из себя положительный ответ, а отрицательный произносить было нельзя. Он промолчал.

– Смотри! – погрозил плёткой Жаргал. – Я за тебя слово давал! – и ускакал к своей сотне.

Вошли на территорию Цзинь. Стали попадаться разорённые деревни совершенно без жителей. Позже Сиантоли увидел сбитых в толпу, подгоняемых всадниками чжурчжэней. Они шли в том же направлении.

– В чём виноваты эти крестьяне, за что их взяли? – спросил Сиантоли у подъехавшего в очередной раз Жаргала.

– Ни в чём. Просто они на пути. Такой приказ: всё население забирается в плен.

– А кто не может идти?

– Сам знаешь, чего спрашивать.

Жаргал намёками объяснил, что идущие впереди отряды разведки одновременно зачищают территорию от всех жителей, чтобы сохранить внезапность нападения.

Селения стали попадаться всё чаще, между ними уже были проложены настоящие дороги, которых большой армии, конечно, не хватало и войска шли широким фронтом прямо по полям лугам и перелескам. Местность становилась холмистой. Сиантоли никогда не бывал в этих местах и не знал, что будет впереди.

Поступил приказ ускорить движение, лёгкая конница пошла быстрым ходом и, не останавливаясь на ночь, на рассвете вышла в густозаселённую долину перед возвышенностью, на которой за высокими валами виднелись крыши храмов. Население в панике металось между домами, многие пытались скрыться в кустарниках, лезли в речку.

Передовой отряд взлетел к воротам, но стража успела их закрыть, в монголов полетели стрелы, и те сразу отошли – штурмовать приказа не было. Сиантоли, наблюдавший это на скаку, облегчённо вздохнул.

Всадники отсекли жителей от города и стали сбивать в общую массу. Тысяча Добун-Мэргэна окружала город справа, с запада. Сиантоли из седла схватил за шиворот испуганного крестьянина:

– Какой город?

– Баданчин 2*.

Сиантоли такого города не знал. Да мало ли городов в необъятной по размерам и богатствам Золотой империи!

– Дальше что?

– Дальше, после Стены дороги на Сигин 3* и Чжунду 4*

«Вот оно что! На Джунду и Сигин! Да где же доблестная цзиньская армия?! О чём они там думают, в Джунду и Сигине? Ждут монгольского хана с подношениями?»

………………………………………………………………………………………………….

1* В 1211 Джэбэ-нойон первым открыл военные действия с чжурчжэньскими войсками. Он осадил цзиньскую крепость Ушапу, которая была построена совсем недавно, весной 1210 года как северный форпост империи на границе с монгольской степью. Осада затянулась до осени, когда крепость была взята и разрушена.

2* Баданчин – сейчас город Баочан на востоке Автономного района Внутренняя Монголия КНР, примерно в 200 км к северу от Великой Китайской стены. Взятием Баданчина в 1211 году командовал лично Чингисхан.

3* Сигин – Западная столица Цзинь, сейчас город Датун в КНР.

4* Чжунду – Средняя столица Цзинь, сейчас на этом месте Пекин.


8

В короткий срок город был блокирован со всех сторон многослойным кольцом войск Чингисхана. Шатры владыки засверкали на холме напротив главных городских ворот. С этого момента действия военных изменились. Вместо скачущих в порядке сотен и тысяч всадников вокруг города возникло подобие муравейника. Уже другие тысячи людей, большей частью пешие или с вьючными животными сновали в самых разных направлениях и, казалось, ими никто не управляет.

Но довольно скоро в этом хаотичном движении проявился свой порядок. На расстоянии двух полётов стрелы от грозных валов города специалисты-тангуты стали сооружать камнемётные машины. 

Камнемёты 

Так вот для чего были эти неуклюже-длинные повозки на огромных колёсах, на которые с любопытством поглядывал Сиантоли во время похода – в них везли разобранные штурмовые машины! С других повозок сгружали громоздкие щиты для будущих штурмовых групп. Подальше, куда не долетали ядра городских камнемётов, расположились рядами палатки пеших воинов, в основном ханьцев. Ещё дальше от стен возникли тыловые лагеря конных тысяч, огороженные обозными кибитками. Между ними построили подобие загона, в котором содержали под охраной трудоспособное местное население. «Хашар»
1*, – услышал Сиантоли и поинтересовался, что это означает.

– Толпа. Просто толпа людей для всякого использования. Смотри, чем они занимаются.

Действительно, крестьяне, вооружённые мотыгами, рыли землю, другие таскали брёвна, иных заставляли строить прикрытия от стрел прямо под укреплениями города в пределах полёта стрелы, и они гибли или были ранены. Но кто бы их жалел – для того и взяли, чтобы сберечь кадровых воинов.

С позиции своей сотни Сиантоли рассматривал город. «Неужели такое можно взять? Разве что измором, но там, в городских складах запасов на два года. Нет, пожалуй, степной хан погорячился, взятие глиняного Урахая затмило разум кочевника. Посмотрим, что из этого выйдет. Постоят и уйдут в свои затоптанные овцами степи», – со злорадством думал Сиантоли, будто не он должен штурмовать этот город, а в случае отхода не он потащится в эти самые степи.

День за днём шла подготовка к штурму. День за днём сменялись конные тысячи перед воротами на случай прорыва осаждённых. Конечно, такое было маловероятно – запасов в городе много, ещё не начался даже серьёзный обстрел. Тангутские инженеры лишь опробовали вновь собранные орудия, делали пристрелочные выстрелы, определяя степень натяжения тросов и тяжесть противовесов сложных машин. С высоты города, наверно, было видно, что никакой прорыв невозможен в таком плотном многослойном окружении.

Но прорыв случился. Может быть, командование осаждённого города именно на неожиданность и рассчитывало. Раскрылись сразу трое ворот, из них вырвались закрытые латами всадники и с воплями понеслись в атаку. В тот же миг взревели монгольские сигнальные трубы, бубухнули накары 2*, взметнулись бунчуки командиров, полетели свистящие стрелы в направлениях атаки, и тысячи конных лучников поскакали навстречу атакующим. И завертелась монгольская карусель, столько раз отрабатываемая на учениях: сотни с разных сторон одновременно подлетали почти вплотную, осыпали противника градом стрел и тут же уходили, а другие уже атаковали следом, и сотни стрел просто не позволяли врагам ориентироваться, им невозможно было поднять глаза из-за щитов.

Но неожиданно на острие удара чжурчжэней монголы дрогнули и стали отступать, и паническое бегство вызвало растерянность Сиантоли, только что выскочившего с сотней из карусели и развернувшего бойцов для новой атаки. Он не поверил своим глазам – как они могут отступать, ведь можно сделать иначе, просто расстреливать и дальше, почти не теряя своих, зачем бежать? Он в это время как бы раздвоился: часть его переживала за земляков, другая была командиром воинского подразделения и думала о путях достижения победы над противником. Но монголы побежали, бросая пики и бурдюки с кумысом для облегчения лошадей. Это была паника!

Сиантоли залюбовался атакой чжурчжэней – вот это натиск! Но вдруг! Всё случилось именно вдруг. Даже Сиантоли, наблюдавший со стороны, не сразу понял. Тысячи тяжёлых монгольских конников ударили в тыл наступающим, по воротам, успевшим закрыться, отсекли чжурчжэньский отряд и почти в упор залпами стали расстреливать чжурчжэней бронебойными стрелами. 

Атака

Снова завертелась карусель лучников. Сиантоли в свой черёд тоже дал команду и его сотня, делая разворот, с пятидесяти шагов всадила в несчастных земляков три залпа бронебойных. Им уже ничто не могло помочь. На следующем заходе сотне Сиантоли уже нечего было делать.

Приказано посчитать людей, собрать своих раненых и убитых. Доложили о трёх легко раненых и один из третьего десятка выбил плечо при падении с лошади. Боец Первого десятка Брат Малый на своей лошади вывез с поля боя истекающего кровью командира Стрелу. Он умер, как только сняли с лошади. Стрела вошла в спину, точно между лопаток. Бронебойная. Оперение было обломано, но и так было понятно, что монгольская. Весь десяток искренне жалел Стрелу.

По Ясе требовалось разбирательство и наказание всего десятка. Сиантоли доложил Тысячнику. Тот лично приехал, не слезая с коня, посмотрел на спину убитого, потом в глаза каждому из его десятка.

– Назначь нового, – сказал он Сиантоли. – Им – каждому по сорок палок.

Сиантоли обрадовался: так легко отделались при потере командира! Третий десяток скоро и формально отстучал по спинам товарищей.

В лагере Сиантоли построил сотню.

– Кто? – спросил он, вглядываясь в лица. – Кто стрелял в Стрелу? Кто видел?

Никто не видел.

Сиантоли стало вдруг скучно, смертельно захотелось спать.

– Десятником будет Брат Малый. Разойтись, всем отдыхать.

………………………………………………………………………………………………….

1* Хашар – «осадная толпа», местное население, используемое при осаде на разных работах и при штурме в качестве прикрытия.

2* Накары – боевые барабаны.

9

Лёгкая конница была мало пригодна для штурма города. Несколько тысяч были оставлены на случай вылазки осаждённых, других отправили разорять окрестности города и подступы к Великой стене. Тысяча Добун-Мэргэна в составе тумена выдвинулись по тракту в сторону стены. На третий день тысячник созвал сотников, определил задачу: цзиньский корпус идёт на выручку осаждённой крепости, нужно его встретить неожиданной контратакой. Для этого тысячи посотенно становятся в засаду, каждая сотня в определённом месте ждёт подхода врага. В центре – надёжные сотни монголов. По флангам, несколько впереди – чужеродцы.

Сотне Сиантоли определили место на крайнем правом фланге в лесу за речкой. Выдвинулись в сумерках, скрытно. Мелкую речку перешли почти бесшумно, вошли в лес, выставили охранение и стали ждать, не спешиваясь. Стояли всю ночь. Было душно и тревожно. Находиться в таком положении бесконечно долго, не перекинувшись даже словом, боясь заскрипеть седлом – трудная задача. Под утро пошёл дождь, но свежее не стало. Одежда под панцирем прилипла к телу, мелкая мошка залепляла лицо, веки, губы, уши горели от укусов. Лошади иногда фыркали, трясли головами, мотали хвостами. Но от такого шума не избавишься. Ждали. Был строгий приказ нойона: ждать сигнала!

Сиантоли смотрел на ссутулившегося в седле мокрого пожилого Гончара думал, что ему, наверно, столько же лет, как отцу. У отца тоже есть гончары, он и сам увлёкся этим ремеслом… интересно, как духи поворачивают направление человеческой жизни!

Отец тоже воевал в той войне с Южной Сун, когда Сиантоли предали воины его десятка. Только отцу повезло ещё меньше. Он уже был пожилым воином – всё-таки, сорок пять лет. Может потому и случилось… При штурме города отца обожгло летающим огнём. Сильно обожгло! Если бы не высокородный земляк Ши Даоли, который в той войне тоже участвовал, отца даже не стали бы лечить – половина головы и спина обгорели. Ши Даоли приказал выхаживать. А когда отец пошёл на поправку, отправил домой с сопровождающими земляками в кибитке, да ещё снабдил трофеями. Отец и сам не промах, привёз трёх рабов-гончаров. Умельцы оказались толковыми, и отец открыл свою гончарную мастерскую на ручье поодаль от деревни.

Сиантоли нравилось бывать у отца. Он с интересом наблюдал, как мастера вытягивают на круге красивые горшки, как украшают их тиснёными или прорезными узорами. Он любил ощупывать тёплые сухие изделия под навесами для сушки, или разглядывать горячие, только вытащенные из печи. До сих пор помнят пальцы это ощущение гладкой ласковой глины… 


К тому времени вошли в моду сунские вещи. А знатные люди увлеклись буддизмом. Ах, как они гордились собой, рассуждая о воплощениях Будды! Поэтому мастерская отца была обеспечена хорошим спросом на вычурные вазы и прочую ненужную в быту посуду.

Тогда ещё жив был дед. Уже вовсе дряхлый, он продолжал иметь своё мнение и всё пытался доказать, что нельзя перенимать сунские привычки, что это погубит великий чжурчжэньский народ. Отец уже не слушал деда, говорил, что тот отстал от жизни, что сунцы умеют жить и потому благополучны при любой власти. Дед хрипел:

– Знать уже позабыла, как сидеть в седле, скоро и молодёжь вместо боевых тренировок будет проводить время в храмах. Погубите империю! И ты своими безделушками развращаешь людей!

Сиантоли в такие моменты жалко было деда…

«Может, он на меня сейчас смотрит?» Сиантоли стало стыдно перед духом Предка, он сжал фигурку на поясе, потёр, прошептал: «Помоги…»

Дождь усилился. День не наступал, были всё такие же сумерки. Бойцы от безделья потихоньку жевали хурут. Сиантоли было не по себе. Он проигрывал в сознании, как выйдут на него ничего не подозревающие отряды его родной Цзиньской армии, он отдаст команду, и земляки-чжурчжэни начнут убивать друг друга… Но было тихо, только шумел по листьям дождь, капала за ворот вода, лошади трясли ушами, солдаты в сёдлах жевали хурут.

Бесшумно появился посланец от тысячника, передал одно слово: «Ждать!»

Сумерки сгустились, наступил вечер, незаметно перешедший в ночь. Ждали. Дождь усилился. 


Сиантоли устал от ожидания, расслабился, кажется, задремал. Проснулся от шума – нового постороннего шума. Идут? Нет, часовые молчат, да и шум – не конский топот и не человечьи шаги. Река! Это шумит река. Сиантоли не догадался, а скорее вспомнил: так шумит река, когда прибывает вода. Он не раз попадал на родине в наводнение, когда от внезапно начавшихся сильных дождей вдруг каждый ручей превращается в бурную ревущую реку. Ох, как это бывает страшно! Деревья в два обхвата рушатся в чёрную от грязи стремнину и уносятся, словно живые драконы. Нет спасения ни зверю, ни человеку, попавшему в такую реку.

Сиантоли тихонько тронул повод, бесшумно подъехал к берегу, присмотрелся из-за ветвей. Да, вода вовсю неслась по руслу речки и уже заметно прибыла. От берега отваливались подмытые пласты дёрна, громко шлёпались в воду. Пожалуй, теперь уже трудно будет переправиться даже на лошади.

Но приказ есть приказ. Ждать! И они ждали, ждали в сёдлах ещё очень долго. Дождь всё усиливался, река уже не шумела, она грохотала как табун бегущих по мёрзлой степи лошадей. И вдруг будто кто ударил Сиантоли по голове! Так бывало в детстве, когда взрослый, застав подростка отлынивающим от дела, давал подзатыльник, так что искры сыпались: «Ты о чём думаешь? Дело делать надо!»

«Ты о чём думаешь, глупый Сиантоли?! Духи целые сутки стараются ради тебя, а ты стоишь и ждёшь своей гибели! Действуй, пока силы, помогающие тебе, не передумали!»

Сиантоли вдруг обрадовался, он понял, как нужно поступить и сразу обрёл уверенность и решимость. Подозвал уже не жестом, а голосом Гончара, сказал собрать десятников. Те прибыли бесшумно, стали рядом.

– Слушать приказ! – сказал сотник. – Выходим от берега реки в гору. Собираемся на вершине. Там дам новый приказ. Соблюдать тишину и маскировку. Вперёд!

С рассветом вся сотня собралась на вершине. Промокшие насквозь люди ждали, куда их направят дальше, но мечтали лишь о том, чтобы найти укрытие от дождя, вытянуть ноги и поспать. Но спать им не пришлось. Сотник получил доклады о том, что потерявшихся нет, приказал походным строем максимально быстро двигаться на юг. Вперёд выслал разведку – десяток Гуся.

Дождь лил, будто небо лопнуло, словно старое кожаное ведро. Земля раскисла, лошади скользили, но Сиантоли приказал не сбавлять скорости движения. Стало светло, казалось, что небо уже истратило воду и скоро проявится солнце. Но Сиантоли помнил приметы – впереди снова сильный дождь. Шли широкой межгорной долиной примерно на юг, поскольку определить направление при сплошной облачности не получалось. Но и этого было достаточно: сотня шла вглубь территории великой и могучей родины. При таком наводнении опасаться погони не стоило, теперь ещё дня три никто реку не перейдёт. Сиантоли волновало другое: не нарваться на передовые отряды наступающих чжурчжэней.

Мысли прервал Гончар:

– Командир, смотри!

Сзади, несколько в стороне, полным галопом удалялся десяток его воинов. Бегут!

– Слушай команду! – закричал сотник. – Разворот! Охватом в обе стороны! Догнать, не щадить! Вперёд!

Сотня рассыпалась полукругом, фланговые десятки отсекли беглецов от лесистых склонов долины. Среди убегающих возникло смятение, они смешались, и через короткое время из десятка осталось шестеро, они взяли в повод освободившихся лошадей и медленно поехали навстречу преследователям. «Справились сами», – понял Сиантоли.

Оказалось, десятник Брат Малый дал команду ехать за ним в обратную сторону. Приказы не обсуждаются. Но когда солдаты поняли, что их пытаются вернуть к монголам и увидели погоню, они просто расстреляли в спину командира и его «друзей», о тёмных делах которых в десятке было хорошо известно.

Сиантоли молчал. Он ещё только выбирал слова, как объявить подчинённым, что они больше не служат в монгольской армии, и размышлял, как предотвратить возможное недовольство, ведь почти все оказались в стане врага добровольно, а они, оказывается, уже давно поняли смысл манёвра. И молча поддержали! Он привстал на стременах:

– Благодарю за верность! Вперёд!

Четыре трупа остались мокнуть в траве. По крайней мере, один из них, Брат Малый смерть заслужил точно.

«А что Брат Большой, ведь они – «братья»?»

Сотник подъехал к грузному угрюмому воину. Их взгляды встретились.

– Я ему не брат, – сказал Брат Большой.

Сиантоли кивнул и тронул коня.

Несмотря на тревожность по поводу предстоящей встречи со своими, Цзиньскими войсками, душа Сиантоли ликовала: он использовал эту единственную, данную духами возможность и теперь едет на родину! Дождь продолжал лить, смывая лошадиные следы сразу после прохождения всадников. Представилось, как тысячник Добун-Мэргэн будет беситься, обнаружив исчезновение сотни. А что будет с сотником Жаргалом? Ведь он поручился за Сиантоли, и выходило, что Сиантоли его предал? «Но теперь наши государи воюют, а вовсе не дружат, и я имею право!» – попытался он оправдаться перед самим собой. Почему-то очень не хотелось, чтобы Жаргал из-за него пострадал. Оставалось надеяться, что тысячник, который тоже должен быть наказан за бегство целой сотни, постарается списать семь десятков чжурчжэней на гибель от наводнения.

Продолжение следует

Книга вышла в издательстве Ридеро. Полную версию можно приобрести в бумажном и электронном исполнении по этому адресу.

Электронная – бесплатно.