Андрей Владимирович АДРИАНОВ окончил биологический факультет Московского государственного университета. Затем – аспирантуру на кафедре зоологии беспозвоночных животных биологического факультета. С 1990 года работает в Институте биологии моря Дальневосточного отделения РАН. Прошел все полагающиеся должностные ступени, с младшего и до главного научного сотрудника. В 1993 году защитил докторскую диссертацию. В 2003 году – избран членом-корреспондентом Российской академии наук. В том же году академик Владимир Леонидович Касьянов назначил Адрианова заместителем директора по научной работе. С 1 октября сего года, после трагического события – безвременной гибели В.Л. Касьянова, стал исполняющим обязанности директора Института биологии моря ДВО РАН.
Круг научных интересов: по образованию Андрей Владимирович – зоолог, специалист в области сравнительной морфологии. Помимо микроскопической анатомии и ультраструктуры беспозвоночных животных, он продолжает заниматься систематикой некоторых групп морских организмов. Опубликовал ряд работ по экологии мейобентоса, специфической экологической группировки мелких морских организмов, обитающих в разных типах морских грунтов. Правда, все меньше времени остается на занятие лабораторной работой: сидеть за микроскопом, препарировать животное…
С Андреем Владимировичем я планировала побеседовать давно, еще в бытность его заместителем директора по научной работе. И вот, наконец, повезло: встреча состоялась.
– Как известно, при Институте биологии моря ДВО РАН больше двух десятков лет успешно работает Малая академия морской биологии (МАМБ), где готовят биологов со школьной скамьи. Расскажите о ней.
– Очень важно, чтобы в университет поступали ребята, которым с детства уже что-то интересно всерьез, определившие свои интересы, цель в жизни. А если они сознательно идут учиться на биофак, то неплохо иметь какие-то навыки работы с морскими организмами. Поэтому мы решили начинать более раннюю, довузовскую подготовку талантливой молодежи.
По инициативе академика Алексея Викторовича Жирмунского была создана Малая академия морской биологии (МАМБ). Проводили отбор наиболее талантливых школьников, которым интересна биология и, в частности, морская биология. Малой академией руководит сотрудник ИБМ ДВО РАН Лилия Геннадьевна Кондрашова. Мы как можем ей помогаем, всегда внимательно следим за занятиями школьников и присматриваем среди них студентов для Дальневосточного государственного университета. На наиболее ярких, способных школьников мы смотрим как на потенциальных сотрудников нашего института. Как правило, ребята из Малой академии идут в университет очень хорошо подготовленными, с отличными знаниями, у них практически никогда не бывает проблем с поступлением. Практика показывает, что лучшие студенты-биологи получаются из тех, кто прошли через Малую академию. Уже многие ее выпускники стали кандидатами и докторами наук и работают в Институте биологии моря, в институтах Дальневосточного отделения РАН.
– Андрей Владимирович, расскажите о формах сотрудничества академической науки и университета, ведь у ИБМ сформировались хорошие традиции.
– По инициативе академика В.Л. Касьянова и ректора ДВГУ В.И. Курилова были созданы структуры, в которых «срастаются» университет и Дальневосточное отделение РАН. Например, Академия экологии морской биологии и биотехнологии (АЭМББТ) – на базе бывшего биологического факультета. Возглавил ее директор Института биологии моря академик В.Л. Касьянов. Пять лет назад на базе университета был создан Научно-образовательный центр (НОЦ) «Морская биота». Теперь в лабораториях НОЦ ДВГУ научные исследования ведутся совместно с академическими институтами по химии и биологии морских организмов.
Став студентами, многие выпускники Малой академии уже публикуют статьи в научных журналах. Очень часто студенты с таким хорошим научным заделом распределяются в институты Дальневосточного отделения РАН и продолжают работать по выбранной теме. Они начинают не с нуля, а, приходя в институт, продолжают тему, к которой начали приобщаться со второго, третьего или четвертого курса университета. Становясь аспирантом, молодой специалист имеет для выполнения выбранной научной темы не стандартные три года, а фактически шесть или семь лет. Бывали случаи, когда уже на втором году аспирантуры ребята защищали кандидатские диссертации.
– А у вас есть в институте какие-то временные критерии защиты молодых специалистов после окончания вуза?
– У нас есть такое жесткое правило: в течение трех лет любой аспирант должен защититься или, по крайней мере, представить диссертацию в Совет. А тому, кто начал намного раньше заниматься выбранной научной темой, сделать это гораздо легче.
Преподавать в вузе должен человек, который сам занимается научными исследованиями. Иначе обучать будущее пополнение науки бессмысленно. Чтобы пересказывать то, что написано в книжках, не надо привлекать профессоров из Академии наук. Отличие преподавателя от студента в том, что он знает на практике, о чем рассказывает. Он изучал растения или животных, о которых идет речь в процессе обучения. Поэтому сейчас одна из задач – дать возможность преподавателям университета заниматься научной работой. Иначе все усилия в конечном итоге будут тщетны.
– Как им дать эту возможность?
– Пути есть разные. Один из них – как можно больше привлечь к преподаванию в вузах сотрудников Академии наук, тем самым разгрузить штатных преподавателей. Как заведующий кафедрой Академии экологии морской биологии и биотехнологии, я стараюсь ослабить нагрузку у преподавателей и привлечь их к научной работе, иначе при такой загруженности они не могут заниматься наукой.
Я приглашаю научных сотрудников Института биологии моря, аспирантов к проведению занятий в ДВГУ. Они читают лекции, ведут занятия Большого и Малого практикумов, благодаря чему у штатных преподавателей высвобождается хоть какое-то время для занятий научной работой.
Штаты в университете очень ограниченные. У меня, например, всего 4,75 ставки на кафедре. Реально это семь человек, учитывая полные и неполные ставки. При существующей лекционной нагрузке это очень мало, но увеличить штатное расписание нет возможности. Я привлекаю людей из Института биологии моря и имею возможность материально стимулировать их по основному месту работы. Университет – вертикальная структура, там управление финансами идет сверху вниз; ни АЭМББТ, ни кафедры не имеют своих финансовых ресурсов.
– Как справляются с проблемой привлечения ученых в других вузах?
– Другие университеты, где есть очень серьезная и сильная наука, решают эту проблему иначе. У них комплектование кафедр и факультетов происходит совершенно другим образом. Например, в Московском государственном университете в штат сотрудников кафедры входят не только преподаватели – ассистент, старший преподаватель, доцент, профессор, но и научные сотрудники. За счет них штат кафедр неизмеримо больше. Самые маленькие кафедры в Московском университете – 40-50 человек. Самые большие – 250-300 человек. То есть по численности работающих сотрудников кафедры МГУ сравнимы с некоторыми академическими институтами. В этом случае заведующим такими кафедрами очень легко: большую часовую нагрузку распределяют не только среди штатных преподавателей, но задействуют весь коллектив. Некоторые мои знакомые, активно занимающиеся научной работой, отмеченные государственными и международными премиями, являются штатными профессорами университета. У них небольшая нагрузка в 100-150 часов. При такой преподавательской занятости можно проводить много времени со студентами в лаборатории. Что они и делают. А мой преподаватель кафедры, вычитав четыре пары в день, будет выжат как лимон. Какая уж тут работа в лаборатории!
Вуз, который готовит студентов и одновременно делает настоящую науку, должен решить проблему как разгрузить своих преподавателей. На самой маленькой кафедре биофака МГУ сегодня работает 42 человека, в то время, когда я там учился, было 60 человек. У нас в АЭМББТ штат на кафедрах меньше, чем в МГУ в десятки раз, хотя на них обучается в среднем такое же количество студентов!
– Можно ли сказать, что Институт биологии моря – своеобразный конвейер, готовящий перспективные научные кадры?
– Не совсем так. Конвейер предполагает неодушевленный технологический процесс, который как раз призван ускорить, максимально обезличить процесс сборки. Снизить до минимума некачественное влияние человеческого фактора. Человеку свойственно ошибаться, машина ошибается гораздо реже. Если конвейер хорошо отлажен, то штампует свои экземпляры без брака, с одинаковым качеством.
– Хорошо, скажем так: центр, развивающий творческие индивидуальности?
– Это вернее. Иногда, к сожалению, бывают разочарования, когда многообещающий школьник или студент, начавший активно работать, вдруг сбавляет обороты, и в итоге ожидания не оправдываются. Но бывает и так: мы ошибаемся при исходной оценке студента. Он кажется совершенно заурядным, серым, ленивым, но это просто его психологический склад. А потом, когда дело доходит до важной работы, этот человек действительно оказывается очень ответственным. Пускай не очень быстро, ярко, но методично, правильно, качественно выполняет какую-то рутинную работу, накапливает материал и, в результате, становится очень хорошим специалистом. В каждом случае становление ученого происходит по-своему.
– Как-то на одном из заседаний Президиума ДВО РАН говорилось о том, что реформа науки и высшей школы погубит все достигнутое. Вы поддерживаете эту точку зрения? Науке и высшему образованию нужны реформы или увеличение финансирования?
– Реформирование нужно, но не радикальное и не в том масштабе, как оно мыслилось министерскими чиновниками. Реструктуризация Академии наук должна проводиться самой Академией. Ситуация выглядит, на мой взгляд, совершенно абсурдно. Будущее науки определяют в прошлом не самые лучшие студенты и люди, отнюдь не энциклопедических знаний, и иногда не профессионалы в своем деле, а просто в силу ряда причин оказавшиеся на тех постах, где принимаются решения. Такие люди пытаются изменять какие-то механизмы и организации, работу которых по большому счету не знают. Им кажется, что они смогут реформировать науку. Но ведь они не ученые! Откуда им знать, как делается фундаментальная наука? Они копируют западную систему управления образованием и наукой, не создав инфраструктуру западного общества, западную экономику. У них не получается с реформированием экономики, и они начинают тренироваться на науке и образовании.
Преобразование академической науки должно происходить очень аккуратно. Яснее ситуация в прикладных областях. Есть, например, востребованная и эффективная отраслевая военная наука, а есть и крайне неэффективная ведомственная наука. Пусть на ней и потренируются менеджеры из министерства.
А вот то, чем занимается фундаментальная наука, зачастую не может быть востребовано в силу неготовности нашей экономики. Эти наработки найдут свое применение через двадцать-тридцать лет. И требовать сиюминутной выгоды или отказываться от них по причине отдаленности во времени экономического эффекта абсурдно. Сейчас, например, ученые получают Нобелевские премии за идеи, сформулированные десятилетия назад. Пришло время их практического применения. Общество стало получать колоссальные дивиденды и по праву оценило тех людей, которые эти идеи выдвинули. Поэтому реформировать фундаментальную науку нужно очень осторожно. Реформировать образование в той форме, как это планируется, на мой взгляд, вообще бессмысленно.
– В связи с этим, вопрос: ваше отношение решению о присоединении России к Болонской декларации? Отвечает ли нашим целям основная цель Болонского процесса – создание единой общеевропейской системы образования?
– Единая система образования в мире – это, конечно, хорошо, но это в отдаленном будущем. Сейчас это, на мой взгляд, преждевременно, потому что образование еще сильнее зависит от нашего общества и экономики. Ведь что получается: мы переходим на якобы западную систему образования, где процесс образования значительно обезличен. А что будет с преимуществом нашего советского и российского образования, которое всеми, и в том числе, и на Западе, признавалось как необычайно эффективное? Проводились разные независимые тесты по сравнению качества знаний студентов, получивших советское и западное образование. Очень часто сравнения были в нашу пользу: студенты были достаточно эрудированны, потому что получили очень широкое, разностороннее образование.
Взять, к примеру, наше биологическое образование. Оно всегда было прекрасным. Будучи студентом, мне приходилось общаться со своими сверстниками, студентами-биологами из других стран. Да, среди них были способные ребята, но у наших студентов кругозор гораздо шире.
Я ездил за рубеж, читал лекции в американских и японских университетах. Там есть талантливые студенты, из них вырастают прекрасные профессионалы, но они одностороннее по сравнению с российскими коллегами.
В общении с западными профессорами по узкой специализации обращаешь внимание на глубину их знаний, но очень часто у них нет той широты, которую давало наше университетское образование.
– На Западе просто принцип обучения другой. Приблизительно так: а зачем это изучать, если я этим не занимаюсь и не получаю за это деньги?
– Да. В широте нашего образования была его ценность и его востребованность. Кстати, Россия остается одной из немногих стран мира (их единицы, можно пересчитать по пальцам), которые зарабатывают на образовании. Это США, Франция, Германия, Австралия. Наше отечественное образование недорогое и качественное. Поэтому у нас много студентов не только из Китая, Индии, других азиатских стран, из африканских и латиноамериканских государств, но даже из Соединенных Штатов Америки, Японии, других передовых европейских стран.
Я думаю, что реформа в том контексте, в том понимании, которое есть в головах людей, принимающих решения, больше вредит, чем помогает. Мы не готовы к переходу на обезличение образования. Сейчас велика роль непосредственного общения профессора и студента во время лекционных занятий, семинаров.
Снижение количества аудиторных часов с 37-40, когда я учился, до 20, как теперь, уже сейчас дает негативный эффект.
Переход на западную систему образования – это работа дистанционная, по электронным учебникам, в интернете, и встреча с преподавателем только для получения зачетов. Эта обезличенная система очень часто приводит к шаблонному образованию. Вопросы отчетности, сдачи зачетов-экзаменов решаются чисто технологически. То есть студент «натаскивает» себя на сдачу этого экзамена, как спортсмен – на сдачу результата, ставит рекорд, через некоторое время теряет форму и должен долго восстанавливаться. Преподаватель, общаясь со студентом, сразу сможет понять, обладает ли человек знаниями, а, может быть, разглядеть и дремлющий талант. Наше образование всегда было хорошо тем, что много времени уделялось индивидуальной работе со студентом, практическим занятиям в лабораториях, на летних практиках.
–Вы считаете, что связь высшего образования с наукой необходима. Как ее обеспечить? Какие вы можете дать рекомендации для других институтов?
– Пути есть разные. В Московском государственном университете делается большая наука, количество академиков, ученых, удостоенных международных премий необычайно велико. А ведь это вуз, там у профессоров очень много времени отнимает учебный процесс, но они все же имеют возможность заниматься наукой. Почему? Потому что там исходный принцип работы университета – создать условия, чтобы каждый преподаватель имел возможность заниматься наукой.
В нашем Дальневосточном государственном университете проблему занятости преподавателей мы решаем по-другому: пытаемся разгрузить педагогов, привлекая к обучению аспирантов и научных сотрудников Российской академии наук. Это помогает нам решить задачу: преподавать должен человек, пропустивший через себя знания, которые он передает своим ученикам. Преподавать должен профессионал, который сам видел и сам сопричастен к тем процессам и явлениям, о которых он рассказывает.
Как посоветовать найти выход из такой ситуации какому-нибудь провинциальному вузу, у которого в окружении нет академических институтов, я не знаю. Переименовать этот университет обратно в педагогический институт, где ставятся совершенно другие задачи: не выращивать научную смену, а преподавателей-предметников? Хорошие учителя, получившие достойное, но педагогическое образование, тоже необходимы в сельских школах, маленьких городах.
Есть уникальный путь, используемый в Сибири. Новосибирский университет вообще создавался не Министерством образования, а как одно из учреждений Сибирского отделения РАН. Это академический университет. Там преподают профессора и академики СО РАН. И там есть очень хорошая связка между подготовкой студента и настоящей научной работой.
И есть путь западных университетов. На Западе наука сосредоточена не в академиях наук, а в вузах. Ну, так вы возьмите и сравните нагрузку нашего и западного профессора! Разница колоссальная. Некоторые мои коллеги – профессора западных университетов читают один курс лекций, а я – пять, работая всего на половине ставки, и то, я очень мало загружен!
– Что, на ваш взгляд, нужно сделать, чтобы удержать талантливых молодых специалистов в академическом институте? Всем известны проблемы молодежи: небольшая зарплата, отсутствие жилья…
– Кто уезжал на Запад? Те ребята, которые получили наше блестящее советское или российское образование. На которых страна потратила огромное количество денег, времени профессоров-подвижников. Молодые люди с блестящей подготовкой уезжали за рубеж и начинали двигать науку и производство там, на Западе. Почему они уезжали? Да, маленькая зарплата, тяжело прокормить свою семью. Да, не давали квартиры, и негде было жить. Для человека эти вопросы необычайно важны, но иногда они не самые главные.
Самое главное – возможность работать, реализовывать свои идеи, получать научный результат и видеть, как этот результат может в чем-то воплощаться. Раньше этого не было во многом, потому что попросту не было приборной базы. Старая – развалилась от времени, а новую не построили, потому что денег вообще ни на что не было. Правительство больше думало о том, как удержать население от голодных бунтов, чем о развитии науки.
Сегодня ситуация изменилась. В нашей стране денег не меньше, чем на Западе. Науке достались, конечно, крохи, но тоже ощутимые. А многие академические институты сейчас оснащены не хуже западных. Сейчас даже в наших дальневосточных институтах появляется дорогостоящая приборная база: новейшие электронные микроскопы, оборудование для генетических исследований, необитаемые подводные аппараты, позволяющие проводить исследования в океане. У нас эта техника появляется, и молодежь видит, что есть возможность работать и здесь. Да, зарплата гораздо ниже, но зато вы живете в своей стране. Всегда есть возможность публиковаться в западных журналах, чтобы ваши достижения были доступны зарубежным коллегам.
Отток ученых за границу сейчас ослаб. Молодежь ездит на конференции, стажировки, чтобы осваивать какие-то современные технологии, а потом возвращается домой, понимая, что здесь работать можно. Уровень жизни ученого сейчас не является таким позорным и нищенским, каким он был в 90-е годы.
Сегодня научный сотрудник живет не только на свою заработную плату. Появилась возможность получать деньги, работая по грантам, крупным программам, договорам, участвуя в каких-то международных проектах. Есть научные сотрудники, чей доход от работы по грантам во много раз больше, чем их бюджетное жалование в институте.
На Западе вам не будут платить деньги бесконечно. Вас подержали несколько месяцев, потом сказали, что вы здорово работаете, но, к сожалению, финансирование по этой научной теме закончилось. И все. Ищите новое финансирование. Но с таким же успехом вы можете искать его, живя в родных стенах.
Сейчас есть возможность ездить на работу за рубеж, не переезжая на постоянное местожительство за границу. Используя западный опыт написания грантов, работая в условиях конкуренции, можно безбедно жить и здесь. Благодаря такой работе некоторые сотрудники могут даже решать свой жилищный вопрос. Они не жулики и не бизнесмены, а отличные научные сотрудники. И настолько хорошо работают, что могут получать такие гранты, на которые обеспечивают себе высокие доходы.
А получают гранты редко, потому что ленятся писать. Бывает, доходит до абсурда. К нам, в институты обращаются руководители крупных фондов и спрашивают: а почему ваши сотрудники не подают заявки на гранты? Мы готовы вам давать деньги!
– Какие наука и образование нужны нашему современному обществу?
– Если кратко, то самые передовые. Нельзя, чтобы из университета выходил «чистый лист бумаги». На такого специалиста приходится тратить огромное количество времени, отрываться от работы и всему его учить. Нужно, чтобы из вуза выходил такой специалист, который бы легко вливался в научную команду, выполнял поставленную задачу в своей зоне ответственности.
А то, что касается науки, то она должна быть самой лучшей, самой технологичной. Согласитесь, оценивать эффективность науки можно по-разному. И очень опасно, когда бизнесмены, привыкшие к коротким деньгам, подходят с экономическим мерилом к фундаментальной науке, работающей на поколение вперед.
…Есть люди, которые делают свое дело, подготавливая новую поросль – талантливую молоде;жь в школе, вузе и вплоть до академической науки. Их задача – заметить способных ребят, подготовить их к поступлению в вуз, научить благодаря стараниям преподавателей ДВГУ, ученых ДВО РАН. А потом – поддержать после окончания вуза, проследить и посодействовать в трудоустройстве в научных учреждениях… Таким образом и будет происходить пополнение академической науки новыми молодыми силами. Насколько развиты у нас такие современные формы интеграции как научно-образовательные комплексы? Хороший пример тому – Институт биологии моря ДВО РАН, где, занимаясь научными исследованиями, получая и пропуская через себя новые знания о Природе, ученые ведут непрерывный и неразрывный образовательный ступенчатый процесс: школа – вуз – академический институт.
P.S. – Наша газета выходит накануне Нового 2006-го года. Андрей Владимирович, что бы вы пожелали себе, всему коллективу Института биологии моря в следующем году?
– Себе – чтобы оставалось время на научные исследования, коллективу института – творческих удач и сил, чтобы пережить время перемен.
P.P.S. В то время, когда готовился материал, А.В. Адрианов был избран директором Института биологии моря ДВО РАН. Андрей Владимирович, счастья Вам, крепкого здоровья, долгой плодотворной работы на благо науки!
17 декабря 2005 года
Круг научных интересов: по образованию Андрей Владимирович – зоолог, специалист в области сравнительной морфологии. Помимо микроскопической анатомии и ультраструктуры беспозвоночных животных, он продолжает заниматься систематикой некоторых групп морских организмов. Опубликовал ряд работ по экологии мейобентоса, специфической экологической группировки мелких морских организмов, обитающих в разных типах морских грунтов. Правда, все меньше времени остается на занятие лабораторной работой: сидеть за микроскопом, препарировать животное…
С Андреем Владимировичем я планировала побеседовать давно, еще в бытность его заместителем директора по научной работе. И вот, наконец, повезло: встреча состоялась.
– Как известно, при Институте биологии моря ДВО РАН больше двух десятков лет успешно работает Малая академия морской биологии (МАМБ), где готовят биологов со школьной скамьи. Расскажите о ней.
– Очень важно, чтобы в университет поступали ребята, которым с детства уже что-то интересно всерьез, определившие свои интересы, цель в жизни. А если они сознательно идут учиться на биофак, то неплохо иметь какие-то навыки работы с морскими организмами. Поэтому мы решили начинать более раннюю, довузовскую подготовку талантливой молодежи.
По инициативе академика Алексея Викторовича Жирмунского была создана Малая академия морской биологии (МАМБ). Проводили отбор наиболее талантливых школьников, которым интересна биология и, в частности, морская биология. Малой академией руководит сотрудник ИБМ ДВО РАН Лилия Геннадьевна Кондрашова. Мы как можем ей помогаем, всегда внимательно следим за занятиями школьников и присматриваем среди них студентов для Дальневосточного государственного университета. На наиболее ярких, способных школьников мы смотрим как на потенциальных сотрудников нашего института. Как правило, ребята из Малой академии идут в университет очень хорошо подготовленными, с отличными знаниями, у них практически никогда не бывает проблем с поступлением. Практика показывает, что лучшие студенты-биологи получаются из тех, кто прошли через Малую академию. Уже многие ее выпускники стали кандидатами и докторами наук и работают в Институте биологии моря, в институтах Дальневосточного отделения РАН.
– Андрей Владимирович, расскажите о формах сотрудничества академической науки и университета, ведь у ИБМ сформировались хорошие традиции.
– По инициативе академика В.Л. Касьянова и ректора ДВГУ В.И. Курилова были созданы структуры, в которых «срастаются» университет и Дальневосточное отделение РАН. Например, Академия экологии морской биологии и биотехнологии (АЭМББТ) – на базе бывшего биологического факультета. Возглавил ее директор Института биологии моря академик В.Л. Касьянов. Пять лет назад на базе университета был создан Научно-образовательный центр (НОЦ) «Морская биота». Теперь в лабораториях НОЦ ДВГУ научные исследования ведутся совместно с академическими институтами по химии и биологии морских организмов.
Став студентами, многие выпускники Малой академии уже публикуют статьи в научных журналах. Очень часто студенты с таким хорошим научным заделом распределяются в институты Дальневосточного отделения РАН и продолжают работать по выбранной теме. Они начинают не с нуля, а, приходя в институт, продолжают тему, к которой начали приобщаться со второго, третьего или четвертого курса университета. Становясь аспирантом, молодой специалист имеет для выполнения выбранной научной темы не стандартные три года, а фактически шесть или семь лет. Бывали случаи, когда уже на втором году аспирантуры ребята защищали кандидатские диссертации.
– А у вас есть в институте какие-то временные критерии защиты молодых специалистов после окончания вуза?
– У нас есть такое жесткое правило: в течение трех лет любой аспирант должен защититься или, по крайней мере, представить диссертацию в Совет. А тому, кто начал намного раньше заниматься выбранной научной темой, сделать это гораздо легче.
Преподавать в вузе должен человек, который сам занимается научными исследованиями. Иначе обучать будущее пополнение науки бессмысленно. Чтобы пересказывать то, что написано в книжках, не надо привлекать профессоров из Академии наук. Отличие преподавателя от студента в том, что он знает на практике, о чем рассказывает. Он изучал растения или животных, о которых идет речь в процессе обучения. Поэтому сейчас одна из задач – дать возможность преподавателям университета заниматься научной работой. Иначе все усилия в конечном итоге будут тщетны.
– Как им дать эту возможность?
– Пути есть разные. Один из них – как можно больше привлечь к преподаванию в вузах сотрудников Академии наук, тем самым разгрузить штатных преподавателей. Как заведующий кафедрой Академии экологии морской биологии и биотехнологии, я стараюсь ослабить нагрузку у преподавателей и привлечь их к научной работе, иначе при такой загруженности они не могут заниматься наукой.
Я приглашаю научных сотрудников Института биологии моря, аспирантов к проведению занятий в ДВГУ. Они читают лекции, ведут занятия Большого и Малого практикумов, благодаря чему у штатных преподавателей высвобождается хоть какое-то время для занятий научной работой.
Штаты в университете очень ограниченные. У меня, например, всего 4,75 ставки на кафедре. Реально это семь человек, учитывая полные и неполные ставки. При существующей лекционной нагрузке это очень мало, но увеличить штатное расписание нет возможности. Я привлекаю людей из Института биологии моря и имею возможность материально стимулировать их по основному месту работы. Университет – вертикальная структура, там управление финансами идет сверху вниз; ни АЭМББТ, ни кафедры не имеют своих финансовых ресурсов.
– Как справляются с проблемой привлечения ученых в других вузах?
– Другие университеты, где есть очень серьезная и сильная наука, решают эту проблему иначе. У них комплектование кафедр и факультетов происходит совершенно другим образом. Например, в Московском государственном университете в штат сотрудников кафедры входят не только преподаватели – ассистент, старший преподаватель, доцент, профессор, но и научные сотрудники. За счет них штат кафедр неизмеримо больше. Самые маленькие кафедры в Московском университете – 40-50 человек. Самые большие – 250-300 человек. То есть по численности работающих сотрудников кафедры МГУ сравнимы с некоторыми академическими институтами. В этом случае заведующим такими кафедрами очень легко: большую часовую нагрузку распределяют не только среди штатных преподавателей, но задействуют весь коллектив. Некоторые мои знакомые, активно занимающиеся научной работой, отмеченные государственными и международными премиями, являются штатными профессорами университета. У них небольшая нагрузка в 100-150 часов. При такой преподавательской занятости можно проводить много времени со студентами в лаборатории. Что они и делают. А мой преподаватель кафедры, вычитав четыре пары в день, будет выжат как лимон. Какая уж тут работа в лаборатории!
Вуз, который готовит студентов и одновременно делает настоящую науку, должен решить проблему как разгрузить своих преподавателей. На самой маленькой кафедре биофака МГУ сегодня работает 42 человека, в то время, когда я там учился, было 60 человек. У нас в АЭМББТ штат на кафедрах меньше, чем в МГУ в десятки раз, хотя на них обучается в среднем такое же количество студентов!
– Можно ли сказать, что Институт биологии моря – своеобразный конвейер, готовящий перспективные научные кадры?
– Не совсем так. Конвейер предполагает неодушевленный технологический процесс, который как раз призван ускорить, максимально обезличить процесс сборки. Снизить до минимума некачественное влияние человеческого фактора. Человеку свойственно ошибаться, машина ошибается гораздо реже. Если конвейер хорошо отлажен, то штампует свои экземпляры без брака, с одинаковым качеством.
– Хорошо, скажем так: центр, развивающий творческие индивидуальности?
– Это вернее. Иногда, к сожалению, бывают разочарования, когда многообещающий школьник или студент, начавший активно работать, вдруг сбавляет обороты, и в итоге ожидания не оправдываются. Но бывает и так: мы ошибаемся при исходной оценке студента. Он кажется совершенно заурядным, серым, ленивым, но это просто его психологический склад. А потом, когда дело доходит до важной работы, этот человек действительно оказывается очень ответственным. Пускай не очень быстро, ярко, но методично, правильно, качественно выполняет какую-то рутинную работу, накапливает материал и, в результате, становится очень хорошим специалистом. В каждом случае становление ученого происходит по-своему.
– Как-то на одном из заседаний Президиума ДВО РАН говорилось о том, что реформа науки и высшей школы погубит все достигнутое. Вы поддерживаете эту точку зрения? Науке и высшему образованию нужны реформы или увеличение финансирования?
– Реформирование нужно, но не радикальное и не в том масштабе, как оно мыслилось министерскими чиновниками. Реструктуризация Академии наук должна проводиться самой Академией. Ситуация выглядит, на мой взгляд, совершенно абсурдно. Будущее науки определяют в прошлом не самые лучшие студенты и люди, отнюдь не энциклопедических знаний, и иногда не профессионалы в своем деле, а просто в силу ряда причин оказавшиеся на тех постах, где принимаются решения. Такие люди пытаются изменять какие-то механизмы и организации, работу которых по большому счету не знают. Им кажется, что они смогут реформировать науку. Но ведь они не ученые! Откуда им знать, как делается фундаментальная наука? Они копируют западную систему управления образованием и наукой, не создав инфраструктуру западного общества, западную экономику. У них не получается с реформированием экономики, и они начинают тренироваться на науке и образовании.
Преобразование академической науки должно происходить очень аккуратно. Яснее ситуация в прикладных областях. Есть, например, востребованная и эффективная отраслевая военная наука, а есть и крайне неэффективная ведомственная наука. Пусть на ней и потренируются менеджеры из министерства.
А вот то, чем занимается фундаментальная наука, зачастую не может быть востребовано в силу неготовности нашей экономики. Эти наработки найдут свое применение через двадцать-тридцать лет. И требовать сиюминутной выгоды или отказываться от них по причине отдаленности во времени экономического эффекта абсурдно. Сейчас, например, ученые получают Нобелевские премии за идеи, сформулированные десятилетия назад. Пришло время их практического применения. Общество стало получать колоссальные дивиденды и по праву оценило тех людей, которые эти идеи выдвинули. Поэтому реформировать фундаментальную науку нужно очень осторожно. Реформировать образование в той форме, как это планируется, на мой взгляд, вообще бессмысленно.
– В связи с этим, вопрос: ваше отношение решению о присоединении России к Болонской декларации? Отвечает ли нашим целям основная цель Болонского процесса – создание единой общеевропейской системы образования?
– Единая система образования в мире – это, конечно, хорошо, но это в отдаленном будущем. Сейчас это, на мой взгляд, преждевременно, потому что образование еще сильнее зависит от нашего общества и экономики. Ведь что получается: мы переходим на якобы западную систему образования, где процесс образования значительно обезличен. А что будет с преимуществом нашего советского и российского образования, которое всеми, и в том числе, и на Западе, признавалось как необычайно эффективное? Проводились разные независимые тесты по сравнению качества знаний студентов, получивших советское и западное образование. Очень часто сравнения были в нашу пользу: студенты были достаточно эрудированны, потому что получили очень широкое, разностороннее образование.
Взять, к примеру, наше биологическое образование. Оно всегда было прекрасным. Будучи студентом, мне приходилось общаться со своими сверстниками, студентами-биологами из других стран. Да, среди них были способные ребята, но у наших студентов кругозор гораздо шире.
Я ездил за рубеж, читал лекции в американских и японских университетах. Там есть талантливые студенты, из них вырастают прекрасные профессионалы, но они одностороннее по сравнению с российскими коллегами.
В общении с западными профессорами по узкой специализации обращаешь внимание на глубину их знаний, но очень часто у них нет той широты, которую давало наше университетское образование.
– На Западе просто принцип обучения другой. Приблизительно так: а зачем это изучать, если я этим не занимаюсь и не получаю за это деньги?
– Да. В широте нашего образования была его ценность и его востребованность. Кстати, Россия остается одной из немногих стран мира (их единицы, можно пересчитать по пальцам), которые зарабатывают на образовании. Это США, Франция, Германия, Австралия. Наше отечественное образование недорогое и качественное. Поэтому у нас много студентов не только из Китая, Индии, других азиатских стран, из африканских и латиноамериканских государств, но даже из Соединенных Штатов Америки, Японии, других передовых европейских стран.
Я думаю, что реформа в том контексте, в том понимании, которое есть в головах людей, принимающих решения, больше вредит, чем помогает. Мы не готовы к переходу на обезличение образования. Сейчас велика роль непосредственного общения профессора и студента во время лекционных занятий, семинаров.
Снижение количества аудиторных часов с 37-40, когда я учился, до 20, как теперь, уже сейчас дает негативный эффект.
Переход на западную систему образования – это работа дистанционная, по электронным учебникам, в интернете, и встреча с преподавателем только для получения зачетов. Эта обезличенная система очень часто приводит к шаблонному образованию. Вопросы отчетности, сдачи зачетов-экзаменов решаются чисто технологически. То есть студент «натаскивает» себя на сдачу этого экзамена, как спортсмен – на сдачу результата, ставит рекорд, через некоторое время теряет форму и должен долго восстанавливаться. Преподаватель, общаясь со студентом, сразу сможет понять, обладает ли человек знаниями, а, может быть, разглядеть и дремлющий талант. Наше образование всегда было хорошо тем, что много времени уделялось индивидуальной работе со студентом, практическим занятиям в лабораториях, на летних практиках.
–Вы считаете, что связь высшего образования с наукой необходима. Как ее обеспечить? Какие вы можете дать рекомендации для других институтов?
– Пути есть разные. В Московском государственном университете делается большая наука, количество академиков, ученых, удостоенных международных премий необычайно велико. А ведь это вуз, там у профессоров очень много времени отнимает учебный процесс, но они все же имеют возможность заниматься наукой. Почему? Потому что там исходный принцип работы университета – создать условия, чтобы каждый преподаватель имел возможность заниматься наукой.
В нашем Дальневосточном государственном университете проблему занятости преподавателей мы решаем по-другому: пытаемся разгрузить педагогов, привлекая к обучению аспирантов и научных сотрудников Российской академии наук. Это помогает нам решить задачу: преподавать должен человек, пропустивший через себя знания, которые он передает своим ученикам. Преподавать должен профессионал, который сам видел и сам сопричастен к тем процессам и явлениям, о которых он рассказывает.
Как посоветовать найти выход из такой ситуации какому-нибудь провинциальному вузу, у которого в окружении нет академических институтов, я не знаю. Переименовать этот университет обратно в педагогический институт, где ставятся совершенно другие задачи: не выращивать научную смену, а преподавателей-предметников? Хорошие учителя, получившие достойное, но педагогическое образование, тоже необходимы в сельских школах, маленьких городах.
Есть уникальный путь, используемый в Сибири. Новосибирский университет вообще создавался не Министерством образования, а как одно из учреждений Сибирского отделения РАН. Это академический университет. Там преподают профессора и академики СО РАН. И там есть очень хорошая связка между подготовкой студента и настоящей научной работой.
И есть путь западных университетов. На Западе наука сосредоточена не в академиях наук, а в вузах. Ну, так вы возьмите и сравните нагрузку нашего и западного профессора! Разница колоссальная. Некоторые мои коллеги – профессора западных университетов читают один курс лекций, а я – пять, работая всего на половине ставки, и то, я очень мало загружен!
– Что, на ваш взгляд, нужно сделать, чтобы удержать талантливых молодых специалистов в академическом институте? Всем известны проблемы молодежи: небольшая зарплата, отсутствие жилья…
– Кто уезжал на Запад? Те ребята, которые получили наше блестящее советское или российское образование. На которых страна потратила огромное количество денег, времени профессоров-подвижников. Молодые люди с блестящей подготовкой уезжали за рубеж и начинали двигать науку и производство там, на Западе. Почему они уезжали? Да, маленькая зарплата, тяжело прокормить свою семью. Да, не давали квартиры, и негде было жить. Для человека эти вопросы необычайно важны, но иногда они не самые главные.
Самое главное – возможность работать, реализовывать свои идеи, получать научный результат и видеть, как этот результат может в чем-то воплощаться. Раньше этого не было во многом, потому что попросту не было приборной базы. Старая – развалилась от времени, а новую не построили, потому что денег вообще ни на что не было. Правительство больше думало о том, как удержать население от голодных бунтов, чем о развитии науки.
Сегодня ситуация изменилась. В нашей стране денег не меньше, чем на Западе. Науке достались, конечно, крохи, но тоже ощутимые. А многие академические институты сейчас оснащены не хуже западных. Сейчас даже в наших дальневосточных институтах появляется дорогостоящая приборная база: новейшие электронные микроскопы, оборудование для генетических исследований, необитаемые подводные аппараты, позволяющие проводить исследования в океане. У нас эта техника появляется, и молодежь видит, что есть возможность работать и здесь. Да, зарплата гораздо ниже, но зато вы живете в своей стране. Всегда есть возможность публиковаться в западных журналах, чтобы ваши достижения были доступны зарубежным коллегам.
Отток ученых за границу сейчас ослаб. Молодежь ездит на конференции, стажировки, чтобы осваивать какие-то современные технологии, а потом возвращается домой, понимая, что здесь работать можно. Уровень жизни ученого сейчас не является таким позорным и нищенским, каким он был в 90-е годы.
Сегодня научный сотрудник живет не только на свою заработную плату. Появилась возможность получать деньги, работая по грантам, крупным программам, договорам, участвуя в каких-то международных проектах. Есть научные сотрудники, чей доход от работы по грантам во много раз больше, чем их бюджетное жалование в институте.
На Западе вам не будут платить деньги бесконечно. Вас подержали несколько месяцев, потом сказали, что вы здорово работаете, но, к сожалению, финансирование по этой научной теме закончилось. И все. Ищите новое финансирование. Но с таким же успехом вы можете искать его, живя в родных стенах.
Сейчас есть возможность ездить на работу за рубеж, не переезжая на постоянное местожительство за границу. Используя западный опыт написания грантов, работая в условиях конкуренции, можно безбедно жить и здесь. Благодаря такой работе некоторые сотрудники могут даже решать свой жилищный вопрос. Они не жулики и не бизнесмены, а отличные научные сотрудники. И настолько хорошо работают, что могут получать такие гранты, на которые обеспечивают себе высокие доходы.
А получают гранты редко, потому что ленятся писать. Бывает, доходит до абсурда. К нам, в институты обращаются руководители крупных фондов и спрашивают: а почему ваши сотрудники не подают заявки на гранты? Мы готовы вам давать деньги!
– Какие наука и образование нужны нашему современному обществу?
– Если кратко, то самые передовые. Нельзя, чтобы из университета выходил «чистый лист бумаги». На такого специалиста приходится тратить огромное количество времени, отрываться от работы и всему его учить. Нужно, чтобы из вуза выходил такой специалист, который бы легко вливался в научную команду, выполнял поставленную задачу в своей зоне ответственности.
А то, что касается науки, то она должна быть самой лучшей, самой технологичной. Согласитесь, оценивать эффективность науки можно по-разному. И очень опасно, когда бизнесмены, привыкшие к коротким деньгам, подходят с экономическим мерилом к фундаментальной науке, работающей на поколение вперед.
…Есть люди, которые делают свое дело, подготавливая новую поросль – талантливую молоде;жь в школе, вузе и вплоть до академической науки. Их задача – заметить способных ребят, подготовить их к поступлению в вуз, научить благодаря стараниям преподавателей ДВГУ, ученых ДВО РАН. А потом – поддержать после окончания вуза, проследить и посодействовать в трудоустройстве в научных учреждениях… Таким образом и будет происходить пополнение академической науки новыми молодыми силами. Насколько развиты у нас такие современные формы интеграции как научно-образовательные комплексы? Хороший пример тому – Институт биологии моря ДВО РАН, где, занимаясь научными исследованиями, получая и пропуская через себя новые знания о Природе, ученые ведут непрерывный и неразрывный образовательный ступенчатый процесс: школа – вуз – академический институт.
P.S. – Наша газета выходит накануне Нового 2006-го года. Андрей Владимирович, что бы вы пожелали себе, всему коллективу Института биологии моря в следующем году?
– Себе – чтобы оставалось время на научные исследования, коллективу института – творческих удач и сил, чтобы пережить время перемен.
P.P.S. В то время, когда готовился материал, А.В. Адрианов был избран директором Института биологии моря ДВО РАН. Андрей Владимирович, счастья Вам, крепкого здоровья, долгой плодотворной работы на благо науки!
17 декабря 2005 года
Комментариев нет:
Отправить комментарий