Конец учебного года на короткое время поднял на первые полосы школьную тему. Мы воспользовались этим для того, чтобы побеседовать о судьбе российского образования с научным редактором журнала «Эксперт» Александром Николаевичем ПРИВАЛОВЫМ. Разговор шёл о подлинных целях реформы образования, о том, какими знаниями и способностями обладают в реальности выпускники последних лет, бесправных учителях, заинтересованных и незаинтересованных родителях. А также о том, что нужно, чтобы возродить российскую среднюю школу.
О школе у нас вспоминают только по информационным поводам: конец учебного года, провальные результаты ЕГЭ, единый учебник, изменения в Закон об образовании, который нам уж так восхваляли, а теперь оказывается, его срочно нужно улучшать – и так далее.
Но состояние отечественной школы так и не стало предметом постоянного общественного интереса. Это скверно. Наше образование и, прежде всего, школу реформируют уже лет пятнадцать – это немыслимо долго, но результатов нет. То есть нет позитивных результатов; налицо ощутимая деградация, и об этом нужно хотя бы говорить вслух. Это должно быть осознано обществом.
Суть реформы образования
Самое точное по этому поводу было сказано прошлым министром образования господином Фурсенко. Он выразился примерно так: советская система образования пыталась готовить творцов; нам же надо готовить грамотных потребителей.
Вся суть реформы образования заключается в том, что, по мнению её творцов, образование у нас было чрезмерно роскошно, не к нашему рылу крыльцо.
Образование нам нужно иметь поскромнее. Очень компактное высшее: несколько хороших университетов, которые даже войдут в какие-то там международные рейтинги. Ну, и максимум ещё сотня вузов, которые будут делать то, без чего уж совсем никак нельзя.
Квазиучителей для квазишкол будем лепить в педагогических техникумах, которые называются бакалавриаты. Квазиинженеров для смахивания пыли с импортного оборудования будем учить в инженерных колледжах, которые тоже будем звать бакалавриатами. Понадобятся серьёзные специалисты, на самом деле серьёзные, — или выпишем из-за рубежа, или за рубежом обучим. А если таким реформаторы видят наше высшее образование, то и образование среднее должно быть сильно попроще.
Эта позиция была, на мой взгляд, абсолютно неправильна и прежде. Но тогда, по крайней мере, можно было приводить в её пользу некоторые серьёзные аргументы. В эпоху послекрымскую серьезных аргументов в её пользу не осталось.
Совершенно очевидно, что к сколько-нибудь современным технологиям и достижениям науки пускать нас будут очень неохотно, если вообще будут. Что присутствие в качестве пусть и второстепенного, но полноправного элемента мировой системы, покупающего за нефтяные деньги недостающих специалистов, нам не светит.
Значит, надо строить самодостаточную систему образования, а это принципиально не то, что делалось все эти годы. Достаточно сказать, что за все годы реформ разговор о содержании нашего образования ни разу не поднимался.
Выпускник современной школы: по документам – шестикрылый серафим…
Есть замечательная бумага, «Стратегия 2020», разработанная и принятая несколько лет назад с изрядным шумом. В образовательном разделе этой стратегии чёрным по белому значилось: главная опасность, которая угрожает нашему образованию, заключается в том, что какая-нибудь зануда заставит нас вернуться к дискуссии о содержании образования. Вот этого нам не пережить. Так-то у нас всё хорошо, а будет ещё лучше. Но если мы заговорим о содержании образования — всё, кранты. И этой великой опасности реформаторы сумели избежать: заговорить о содержании образования так никому и не дали.
Почитайте знаменитый ФГОС (Федеральный государственный стандарт образования), где написано, каким должен быть выпускник наших с вами отечественных школ. Душеспасительное чтение. Вы узнаете, что выпускник этот шестикрыл, как серафим, и умен, как три Аристотеля. Он обладает математическим мышлением, географическим мышлением, физическим мышлением и мышлением химическим. Это всё написано в стандарте. Там не написано только, знает ли он теорему Пифагора. Знает ли он закон Ома, знает ли, с какой стороны от России пролегает Северный морской путь. Это неизвестно. Но географическим и физическим мышлением он обладает.
Так что, если вы спросите, как видят сами реформаторы выпускника школы, я вам скажу честно: я не знаю. Я не очень верю, что они его видят таким, как написано в этих самых госстандартах — не сумасшедшие же они, в самом деле.
Я вам совершенно серьёзно говорю, я больше двадцати лет в средствах массовой информации: если бы в Москве было хоть пятнадцать человек таких, каким рисует выпускника школы раздел госстандартов по словесности, их бы расхватали в главные редактора московских изданий в шесть секунд. Таких людей нет, в природе нет, не то, что выпускников школ.
…на деле – деградирующий троечник
Чего стоят наши выпускники на деле, показал прошлый год. Он был знаменит так называемым «честным ЕГЭ». Забавно: до прошлого года нам не говорили, что ЕГЭ не честный. Наоборот, всячески убеждали нас, что он страшно объективный. А в прошлом году сделали «честный», потратив на него вчетверо больше денег, чем на обычный. Честность — она ведь недешёвая вещь.
Получилось все довольно странно, потому что пришлось задним числом занижать заранее установленные рубежи удовлетворительных оценок по обязательным предметам — по русскому и математике. Иначе, как поговаривают, до четверти выпускников школы не получили бы аттестатов. Это был бы, конечно, политически неприемлемый скандал. На него не пошли, снизили планку.
Что в итоге получилось, проще объяснять на математике, но в русском языке было то же самое. Для того чтобы получить то, что стали называть тройкой, человек должен был за четыре часа решить три примера (лучше, конечно, больше, но трёх было достаточно) такого уровня: «Сколько сырков по 16 рублей можно купить на 100 рублей?» Человек, правильно ответивший на три вопроса такого качества, получал аттестат об успешном окончании общеобразовательной средней школы.
Не то беда, что выяснилось: людей, которые даже через этот барьер не перелезают, была четверть. Это ладно — печально, но, по-видимому, неизбежно. Вам будут рассказывать: ухудшается генетический материал, ухудшается социальная структура. Вам расскажут много всего, и многое из этого будет правда. Действительно, какое-то количество ребят не могут освоить того, что, по идее, должны освоить за курс средней школы. Но беда в том, что существенно больше, чем это позорище, знают всего 20%. Существенно лучшие результаты, чем такая вот тройка, показало только 20% выпускников. Это, конечно, катастрофа.
Дешёвое образование, бесправные учителя
Подлинный смысл нынешней реформы – экономия; экономия и денег, и усилий начальства. То, что нам выдают за реформу образования, ею на самом деле не является и быть не может: мы же видели, это совершенно не касается содержания. Идёт реформа управления образованием, и оно действительно изменилось до неузнаваемости.
Я учительский сын, хорошо помню матушкины беды и радости, и могу с уверенностью сказать: чиновничий гнет, давивший на учителя в советское время – это жалкие полпроцента от того, что устроили сейчас.
Разумеется, директор школы и в советское время был никак не кум королю, у него вполне себе было начальство – и РОНО, и ГорОНО, и по партийной линии начальников хватало, — но такого дикого бесправия, как сейчас, у директора школы не было.
Если директор тогда кому-то не нравился, его тоже можно было выгнать. Но это было непросто – и это был скандал. Выгнать его в любую секунду без объяснения причин, как это делается сейчас, было немыслимо.
Как наши уважаемые реформаторы получили карт-бланш на свои подвиги? Я думаю, довольно просто. Разумеется, я при этом не присутствовал, но полагаю, они сказали руководителям страны примерно следующее: «Система образования у нас слишком громоздкая и слишком дорогая, мы берёмся в ограниченное время сделать её заметно дешевле, но так, что это будет выглядеть прилично».
При этом говорить о содержании образования обе стороны этой воображаемой нами беседы не могли. Руководство страны говорить о нём не может, потому что ничего о нём не знает. Самое забавное, что и руководство образования о нём говорить не может, ровно по той же причине.
Содержание образования — вопрос очень конкретный, решаемый не на политическом, а на профессиональном уровне. И для его решения нужны не менеджеры, а именно профессионалы.
Потом поступили новые вводные. То, что происходит с образованием сейчас, во многом идёт от президентских указов 2012 года, где были поставлены свирепые задания по обеспечению работникам общей и высшей школы некоего приемлемого уровня заработной платы. Наши уважаемые реформаторы подошли к делу просто: «Как сделать, чтобы зарплата была больше? Надо, чтобы людей было меньше». Что и происходит.
Совсем недавно господин Ливанов или кто-то из его заместителей открытым текстом сказал, что ставка учителя должна быть тридцать шесть часов – раньше было восемнадцать. Такая ставка – это открытый отказ от сколько-нибудь качественной работы.
Даже если забыть про то, что в результате реформы управления сейчас по поводу каждого своего часа в классе учитель должен написать прорву бумаг, всё равно тридцать шесть часов в неделю – это полный отказ от профессионального роста, от поддержания себя в профессиональной форме. Это работа на износ. Человек изматывается, изнашивается и либо уходит из школы, либо становится заводным граммофоном. Какова польза от загнанного педагога, судите сами.
Качество или эффективность
Обратите внимание: никогда за все годы реформы ни один из начальников образования не говорил о его качестве. Качество образования – это не температура, не длина, так прямо не померишь. И все-таки это нечто можно ощутить. Просто поговорив с выпускниками того или иного образовательного учреждения, всякий опытный человек вам скажет, качественное ли образование они получили, и насколько качественное. Примерно, не с тремя знаками после запятой, но скажет сразу – и, как правило, не ошибётся. Именно поэтому в устах управленцев речи о качестве образования не было ни разу и никогда не будет.
Речь идет об эффективности образования. Что такое эффективность? Эффективность – это соотношение затрат и результатов. Затраты – это, понятно, денежки. А про результат они каждый раз придумывают очередную бумажку, в которой изложены критерии эффективности, не имеющие к качеству образования, вообще говоря, никакого отношения.
«Сколько у вас квадратных метров лабораторий на одного студента?» «Какая у вас доля иностранных студентов?» Какая должна быть доля иностранных студентов в провинциальном педагогическом вузе? Да, никакая. Они там сто лет никому не нужны, и им этот вуз не нужен. А сам вуз-то нужен. Он вполне может быть качественным и готовить хороших учителей, но это уже никого не интересует. Со школами механика даже проще: там главный идол в капище – баллы по ЕГЭ.
Вот такими простыми трюками – изобретением бумажек и подгоном всей сложности образовательной жизни под соответствие этим бумажкам, они и загнали все педагогические кадры России в состояние непрерывного трепета. Какова может быть польза от запуганного педагога, судите сами.
Школа умерла – никто не заметил
Именно это на самом деле странно. Школа – вещь немыслимо важная, такая же нациеобразующая вещь, как охраняемые границы, армия и валюта. Без них нет нации – и без школы нет нации. Школа, на мой взгляд, очевидно развалена. Почему нет воплей, почему по улицам не бегают испуганные толпы? По двум очень простым причинам.
Первая заключается в том, что это, к великому сожалению, тема ограниченного во времени интереса. Обычно человек интересуется школой ровно последние три года обучения его младенца. Какая у ребёнка школа до этого, среднестатистическому родителю почти не важно: какая есть, такая есть. А в последние три года всякому становится очень интересно: хорошо ли учат, поступит ли.
Вот последние три года родитель склонен об этом рассуждать, в остальное время нормальному человеку на школу наплевать: он не понимает, до какой степени это важно. Он и не обязан этого понимать. Ещё рядовой человек не обязан понимать, например, до какой степени важна водоочистка, но водоочистка должна быть. Он и не обязан понимать, каким должен быть нациеобразующий институт — школа, и есть ли сегодня такой институт.
Второе, почему никто не бегает в панике. Потому что тот, кто хочет учиться, учиться всё ещё может; ну, в больших городах.
В меньших городах, уж, тем более, в селах – это совсем отдельный разговор. А в больших городах, особенно в очень больших городах, безусловно, так. Если само дитё и его родители хотят, чтобы дитё училось, дитё учиться будет. Сегодня это возможно – потому что существует инерция. Школа – это гигантская институция, много-много людей. И никакие пороки организации, даже успевшие вполне проявиться, не обрушат этого дела сразу.
До сих пор есть довольно много школ, которые выглядят хорошими; некоторые даже являются хорошими, но, в основном, выглядят за счёт сохранившейся группы высокого уровня учителей – и за счёт репетиторов. Потому что, когда люди со стороны, — не специалисты — или чиновники, тоже со стороны, оценивают школу, они оценивают её по цифровым результатам – баллы ЕГЭ и ещё какая-нибудь чушь. Эти цифровые результаты неразделимы на то, что привнесла школа и то, что привнесли репетиторы, которых пригласили родители учеников. Это, в принципе, невозможно разделить.
Если в школе есть более-менее толковая группа учителей и более-менее состоятельные родители, они суммарно дают результат, который позволяет школе казаться хорошей. Но это напускное. Если завтра на эту школу повесят замок, то результаты детей, которые туда ходили, могут оказаться даже лучше. Потому что они не будут терять время у педагогов не такого высокого качества, как ведущие. А ведущие педагоги перестанут терять время на написание бумажек для Минобра и будут заниматься детьми круглые сутки, как это делают хорошие репетиторы.
Так что люди не видят, как все кисло устроено. Я боюсь, что когда они увидят, будет не очень понятно, что делать. Да, и сейчас не очень понятно. Вот и обсуждают иногда с излишним пылом никак не самые важные аспекты проблемы.
Единый учебник или «золотой стандарт»?
Я совершенно не склонен разделять сегодняшний общий ужас перед понятием «единый учебник», ничего ужасного в этом я не вижу потому, что реально учебники сегодня едины. От того, что всего их в некотором реестре несколько сотен, в данном конкретном классе ничего не меняется.
Эта школа купила такой учебник, по нему и занимается. И оттого, что рядом валяются еще пятнадцать, вам ни тепло, ни холодно. Никакой вариативности сегодня нет – разве что в лозунгах самого Минобра, уже не очень часто повторяемых. На реальную вариативность у школы нет ни времени, ни помещений, ни кадров, ни сил, ни денег.
Опасность единого учебника и вправду велика, но только в том смысле, что нигде, к сожалению, не написано, что этот учебник будет хороший. Больше того, если дело пойдет в соответствии с тем законопроектом Яровой и Никонова, который сейчас начала рассматривать Государственная Дума, то, скорее всего, хороших учебников не будет.
Не будем вдаваться в подробности, но там написано, что учебник, пройдя через многочисленные колеса рассмотрения и став тем самым «единым», консервируется. Но в истории не было случаев, чтобы хороший стабильный учебник был написан сразу. Все великие учебники, вошедшие в историю, стали таковыми к двадцатому, а то и тридцатому переизданию.
Я сам по образованию математик, и в случае с математикой категорически за стабильный базовый учебник. Больше того, и в других вопросах я был бы «за», если бы мне сказали, что он будет хороший. Если бы мне рассказали, как он будет делаться, каковы будут процедуры отбора, процедуры дальнейшего его улучшения, и все это было бы правдоподобно. Если бы я, наконец, увидел, что этим занялись не чинуши, а люди профессиональные.
Но на самом деле единое образовательное пространство – это не обязательно единые учебники. Но это обязательно единое содержание образования. Должно быть то, что когда-то называлось «золотым каноном». Чтобы мы могли рассчитывать на то, что вся масса детей от Смоленска до Камчатки идет в школы, и вся, не обязательно по единому учебнику, знакомится примерно с единым массивом содержания. Когда люди, окончившие разные школы, встречаются вместе в работе, в трамвае, на отдыхе, они говорят на общем языке. Они все читали басни Крылова, они все знают закон Ома, у них есть некое общее ядро.
Вот это общее ядро действительно должно быть. И в этом смысле упомянутый законопроект делает прекрасный шаг вперед, потому что там написано (пока тоже очень неаккуратно), что стандарты образования должны задавать его содержание. Что вполне разумно. Стандарт и должен задавать содержание, а не состоять из пожеланий про географическое мышление. Если этот закон будет принят, я надеюсь, что серьезные люди, которые есть в России, сделают такой стандарт.
Это не проблема. Собрать высокопрофессиональных людей, и они напишут прекрасный документ буквально за неделю-другую. Ну, за месяц – не потребуется терять ещё пятнадцать лет. Но будет ли это сделано, я не знаю.
Сколько стоит работа с одарёнными?
Заканчивающийся учебный год прошёл под знаком объединения с соседями – читай, разгрома – наших лучших школ, работавших с одаренными детьми. Это очень скверно.
Была ли вообще советская школа лучшей в мире – по меньшей мере спорный вопрос. Но вот что в СССР было бесспорно лучшим в мире, так это система работы с одарёнными детьми, которая исходила от Колмогорова и Кикоина. Это были интернаты – колмогоровский в Москве и ещё в нескольких городах; это были спецшколы — московские, питерские, новосибирские. Это был абсолютный блеск. То, как это было сделано, стало примером для подражания всего глобуса, кроме нас.
Недавно случилась тут полемика: как работать с одарёнными детьми. Люди, вышедшие из колмогоровской системы, написали проект, который так и назывался – «Колмогоровский проект».
Суть там такая: государство даёт некую – в сущности, совсем небольшую – сумму денег. За три года создаются базовые лицеи во всех губернских центрах. Эти лицеи, во-первых, концентрируют у себя талантливую молодёжь, талантливых педагогов, во-вторых, разрабатывают методики, которые могут быть тиражированы в обыкновенных школах. То есть за три года работы очень небольшая сумма приносит конкретные плоды.
Мало того, что одарённые дети вращаются среди себе подобных, а потому остаются одарёнными и прогрессируют. Ещё и начинает работать машинка, которая вырабатывает и впредь будет вырабатывать методику преподавания важнейших школьных дисциплин. Через три года всё работает, всё хорошо.
Альтернативой был проект Минобра: 999 миллиардов миллионов на то, чтобы разработать компьютерную систему, в которой будут учитываться все одарённые дети; 999 миллиардов миллионов каждый год на гранты этим детям и педагогам, которые их обучают; и так каждый год.
В итоге – есть компьютерная система, где, вроде бы, учтены одарённые дети. Но если завтра ты перестанешь давать эти самые миллиарды миллионов, то ничего и нет. Кроме того, там не учитываются весьма принципиальные вещи.
Дитё остается одаренным и мотивированным, только пока общается с одарёнными и мотивированными сверстниками. Когда оно находится в школе, в которой преобладают менее одарённые и мотивированные дети, оно получает два раза по шее за то, что «ботаник», и перестает быть одарённым и мотивированным.
Дальше. Гонка родителей, педагогов за этими грантами, которые приписываются дитю за его якобы одарённость – это дикая психологическая травма. Все психологи взвыли сразу же: этого делать нельзя!
Ну, что? Устроили дискуссию. Результаты её мы опубликовали у нас в «Эксперте». В открытой дискуссии наша сторона абсолютно победила, не скажу за неявкой соперника – представители соперника были, но победила, в сущности, без дискуссии. «Да, вы правы, давайте мы учтем все ваши предложения. Давайте, давайте…»
А на практике, конечно, все сделалось по-ихнему. Никакой системы школ для одарённых и детей, и педагогов, которая могла бы продуцировать интеллектуальную волну на всю страну, нет. А есть хуже. Ладно, эта лабуда с грантами, это всего лишь стыдно; но есть и вещи похуже. Есть прямое гонение на школы, которые превосходят другие уровнем.
Мы же приняли большой закон «Об образовании», а там чёрным по белому написано, что все школы одинаковые. Но для того чтобы школа была уровнем выше, чтобы она была способна работать с одарёнными детьми, не подгоняя их под общий плинтус, а позволяя им расти и развиваться, она должна быть устроена несколько иначе.
Одну из таких школ я имел счастье окончить сам, и помню, как она выглядела. Там, например, должны быть люди, которые работают с малыми группами. Класс приходит целиком на урок химии или физики, а потом наступают часы математики, и класс разделяется на небольшие группы, с которыми работают студенты и аспиранты.
Это иная организация. Там много совместителей, там больше аудиторий, там все немножко иначе. Оно не обязательно сильно дороже, но оно сильно иначе. И вот ничего этого не будет. Будет строгое подушевое финансирование, будут строгие одинаковые нормативы всем. И потому школы, которые пытаются выбиться немножко над общим уровнем, будут системно уничтожаться.
Никто не будет стрелять по ним из гаубиц. Даже сольют с рядовыми школами (а это, повторяю, тоже означает конец для нерядовой школы) не всех. Просто само устройство снабжения школ деньгами и прочими ресурсами уже устроено так, что школы будут подравниваться вниз.
Если сегодня, скажем, в Москве лучшие школы получают некие дополнительные деньги – гранты Правительства Москвы, например, – то что будет завтра, никто из них не знает. Так можно работать?
Не говоря уже о том, что лучшие школы – это очень талантливые люди, которые их создали и поддерживают. А не всем таким людям нравится атмосфера, которая создана Минобром. Так что на будущее таких школ в системе управления, созданной нашими реформаторами, я смотрю очень мрачно. В созданных условиях у них нет будущего.
Необходимое условие излечения
Для меня совершенно очевидно, что никакие серьёзные перемены к лучшему невозможны, пока не будет сказано правды о состоянии дел. Пока эта правда не будет сказана официально, с какой-нибудь достаточно высокой трибуны. Отсюда следует, что перемены невозможны, пока не будут уволены – пусть даже с почётом, в лавровых венках с головы до пят! – все эти реформаторы: Фурсенко, Кузьминов, Ливанов со всеми их ставленниками.
Ведь мало того, что потеряно пятнадцать лет, масса денег, масса сил, десяткам миллионов людей испорчены ведра крови. У скольких учителей погасли глаза. Как все это взять и списать? Для того чтобы списать, надо сказать: была катастрофа.
Я не знаю, когда это случится. Даже не знаю, случится ли это вообще. Но твердо знаю, что без этого школа возрождаться не начнет.
Главная беда школы, которую невозможно даже начать лечить, пока реформаторы на местах, состоит в том, что школы нет. Школа перестала быть самоценной, самодостаточной организацией и стала пристегнутым снизу придатком к институту: она всего-навсего «готовит в вуз», и никакой иной ценности официально не имеет.
Проявлением несамостоятельности школы стал ЕГЭ. Сегодняшний ЕГЭ, поскольку он и выпускной, и вступительный, должен одновременно подвести итоги школьного обучения и распознать подготовленность к обучению университетскому. Это — две принципиально разные задачи.
По результатам ЕГЭ школьник должен иметь возможность поступить на мехмат МГУ. То есть он должен уметь решать математические задачи такого уровня, какие умеет решать не всякий ученик и даже не всякий учитель. Таким образом, в составе ЕГЭ по математике должны быть задачи мехматовского уровня, иначе вторая половина не работает.
Но школа сейчас и всегда выпускает достаточно много троечников. И эти троечники должны быть дифференцированы, как от двоечников, так и от четверочников. Этот ЕГЭ, который должен распознавать детали мехматовского уровня, должен распознавать детали троечные. Это нереально.
Для математики в этом году экзамен раздвоили на базовый и профильный уровень, но этого я даже и обсуждать не хочу. Я твёрдо надеюсь, что это постыдное новшество, легализующее выдачу аттестата ученику, который из всей математики знает только сложение в пределах первой сотни, будет быстро отменено. Но во всех остальных дисциплинах ЕГЭ продолжает пытаться объять необъятное.
Там есть задания на уровне детского сада, и есть действительно довольно сложные. Но люди минимизируют усилия. Всякий учитель знает, сколько баллов даётся за каждое из этих заданий. И ему проще натаскать на тройки.
А по всем прочим предметам, по которым нет обязательного ЕГЭ, люди просто перестали учиться. Совсем. А зачем? С меня в конце года не спросят, в конце школы не спросят. С учителя в конце школы не спросят, как он меня учил. Ни с кого не спросят. Значит, чего он будет учить, а я буду учиться? Нам обоим проще сделать вид. И мы делаем вид.
Школа превратилась в дневные передержки для детей. Те, кто хотят учиться, пока, повторяю, пока там учиться могут. А остальные пересиживают. Так нельзя. Если мы хотим сохраниться как страна, школа должна быть школой.
Это значит, надо сказать, что ЕГЭ был хуже, чем преступлением, — он был ошибкой. ЕГЭ в нынешнем виде надо отменить. Надо вернуть школе самостоятельность и, в частности, обязательные выпускные экзамены по основным предметам. Это нельзя сделать, не уволив всех его организаторов, потому что именно внедрением ЕГЭ они оправдывают свое существование все пятнадцать лет.
Достаточное условие исцеления
Но, конечно же, сама по себе смена руководителей образования ситуацию не изменит. Те, кому становится понятно, в каком упадке сегодня отечественное образование – учителя, родители, вообще граждане, – должны понять и ещё одну вещь. Очень важную. Им никто и никогда не «сделает красиво». Чтобы система образования отвечала требованиям общества, общество должно эти самые требования внятно предъявлять и упорно отстаивать. Пока, скажем честно, до этого чрезвычайно далеко.
Не говоря обо всем обществе, даже у педагогов нет солидарности. Я уж про школьных учителей не говорю. Но когда начали громить высшую школу, когда был знаменитый скандал с мониторингом эффективности, по которому кто только ни попал в неэффективные…
Казалось бы, вот, господа педагоги высшей школы, пришли вас резать, конкретно вас пришли резать. Причем с первого раза показали, каково вам придется: жалеть не станут никого. Ну, встаньте стеной, скажите что-нибудь! Нет.
«Мы с этими вместе протестовать не можем, а мы вот с этими вместе протестовать не можем, — мы с ними в том-то и том-то не согласны». Ребята, вы потом будете не согласны! Вас уничтожают всех, вас всех загоняют под плинтус, скажите что-нибудь. Союз ректоров, например.
Я уж не знаю, родители бывают разные, бывают совсем глупые. Совсем глупых ректоров не бывает. Но сидят тихонечко, если когда и возразят, то робко-робко, мягко-мягко, аккуратно-аккуратно…
Да что там! Когда два года назад без объявления войны Академию наук зарубили, если бы тот же самый Президиум Академии, услышав эту новость, просто встал бы весь и ушел – вот встал бы и вышел на улицу, – то будьте благонадежны, разгром Академии был бы остановлен. Так ведь нет же – проглотили.
Покуда школой не озаботится общество – родители, учителя, дети, чтобы защитить своё право получать не ошметки, а образование, школа так и будет деградировать под уверенным руководством реформаторов.
Беседовала Дарья Менделеева
Фото: Анна Гальперина
Комментариев нет:
Отправить комментарий