четверг, 23 апреля 2020 г.

«Мы же знали, что мы – непобедимы, мы сильнее всех…»


9 Мая – День Победы

Валентина Григорьевна и Фёдор Ефимович БЕЛЯЕВЫ в Дайрене, 1945 год

Несколько лет тому назад я случайно узнал, что в нашем городе живёт жена командира 250 батареи Владивостокского морского оборонительного района, расположенной в Дальневосточном морском заповеднике на острове Фуругельма. Это единственная из береговых батарей Приморья, участвовавшая в войне с Японией осенью 1945 года. Так я познакомился с Валентиной Григорьевной, а заочно и с её мужем Фёдором Ефимовичем БЕЛЯЕВЫМИ. Фёдора Ефимовича уже нет с нами, поэтому к месту их прежней службы с 1952 по 1956 годы мы отправились с Валентиной Григорьевной, её сыном Анатолием Фёдоровичем и невесткой Наталией Ефимовной.

Валентина Григорьевна – необыкновенная женщина! Первый раз она удивила меня когда, увлекая за собой группу туристов, поднялась на одном дыхании по крутой тропинке от пляжа бухты Западная к старой дороге на батарею. Обычно туристы просят сделать на этом отрезке не менее двух остановок. На неудобных участках я пытался подавать ей руку, но неизменно слышал: «Спасибо, я сама!». А поражён я был, когда после посещения батареи мы вышли к могиле красноармейца Единцова. Валентина Григорьевна осмотрелась, сказала: «Как всё изменилось» и указала рукой: «Там была землянка, в которой мы прожили полтора года». Не особо надеясь на успех, ведь с той поры прошло шесть десятков лет, с коллегой Александром Ратниковым, с большим трудом мы пробрались сквозь заросли кустарника и в метрах ста от тропинки обнаружили за деревьями совершенно невидимую сверху яму с осыпавшими стенками. Действительно, здесь была землянка!

Валентина Григорьевна БЕЛЯЕВА и Александр Петрович КУЛИКОВ на о. Фуругельма. 22 июля 2015 год

Мне не доводилось встречать человека со столь ясной и твёрдой памятью в преклонном возрасте, поэтому я был рад, получив согласие Валентины Григорьевны рассказать о событиях на фронте и в тылу, участниками которых были Фёдор Ефимович и Валентина Григорьевна.

– Валентина Григорьевна, расскажите, пожалуйста, каким было начало войны?

– В 1941 году Федя окончил десятый класс. 21 июня был выпускной вечер, а под утро весь класс провожал его из Харькова в Севастополь, в Военно-морское училище береговой обороны им. Ленинского Коммунистического Союза молодёжи Украины (ВМУ БО ЛКСМУ). О начале войны он узнал в поезде. Официально война началась в 4 часа утра 22 июня 1941 года, но Севастополь бомбили уже в 3 часа 45 минут.

Курсант ВМУ БО ЛКСМУ Фёдор БЕЛЯЕВ, 1941 год

Учёба в училище началась по законам военного времени. Больше служили, чем учились: ходили в наряды, на патрулирование улиц, готовились к обороне. Но это было необходимо в тех условиях. Пройдя «курс молодого матроса», приняв присягу, были зачислены на военную службу в Черноморский флот.

Не сумев взять Севастополь с моря, в конце октября, прорвав нашу оборону на Перекопе, фашисты вторглись в Крым. Над главной базой Черноморского флота нависла серьёзная угроза. 29 октября в Севастополе было объявлено осадное положение. Было совершенно очевидно, основным направлением в обороне главной базы флота становится сухопутное.

Одним из первых в район Бахчисарая (небольшой городок рядом с Севастополем) был направлен сформированный из всего личного состава училища курсантский батальон, который в ночь с 29 на 30 октября, совершив ночной 35-километровый переход, занял оборону в 4 километрах от Бахчисарая. И уже во второй половине дня 30 октября разведгруппа училища вступила в бой с передовыми частями противника. А 31 октября в 13 часов курсантский батальон отражал сильные атаки вражеской пехоты, поддерживаемой авиацией, артиллерией и танками. Курсанты несли большие потери, но стояли насмерть. Только с наступлением темноты оставшиеся в живых отошли на новый рубеж.

Мне Федя много рассказывал об этом первом бое. Я впечатлялась его рассказами, восхищалась героизмом, но больше всего мне было жалко этих молоденьких курсантов! Я не понимала, как можно таких молодых необстрелянных ребят отправлять на самый передний край обороны?

2 ноября две пехотные немецкие дивизии пытались сбить батальон ВМУ БО. При поддержке артиллерийской батареи курсанты отразили все атаки. В разгар боя курсанта Сашу Мальцева атаковала группа немецких солдат. Александр отстреливался до последней возможности. Но вот он получил ранение. Девять гитлеровцев бросились на комсомольца. Мальцев бросил под ноги последнюю гранату. Вместе с героем погибли и окружавшие его враги.

Ещё о друзьях-героях. 12 ноября в бою под станцией Мекензиевы горы был схвачен тяжело раненный курсант Виктор Соколов. Гитлеровцы зверски пытали его, стремясь получить от него нужные сведения. Соколов не проронил ни слова и принял мученическую смерть. На другой день боевые друзья отыскали тело Виктора, похоронили с почестями и поклялись отомстить за него.

Я это рассказываю потому, что без преувеличения можно сказать, что весь народ поднялся на защиту своего Отечества. Наша страна превратилась в огромный боевой лагерь, охваченный единым порывом разбить врага, уничтожить фашизм. Это не пафосные, красивые слова, я сама жила в это время и помню хорошо свои ощущения и настрой. Мы были так воспитаны. Это была наша страна, и другой у нас не было.

Встреча ветеранов 55 дивизии. Ф.Е. БЕЛЯЕВ – в первом ряду, в центре. 1998 год
– А вы помните свой первый день войны?

– Конечно, к началу войны мне было 17 лет без трёх месяцев. Мы жили на строительстве цементного завода, но в эту субботу я ночевала в Комсомольске-на-Амуре в гостях у хороших знакомых. Утром родители, воспользовавшись тем, что можно оставить на меня ребенка, ушли по магазинам. В их отсутствие я услышала по радио выступление Молотова о нападении Германии. Дождавшись родителей малыша, выйдя из дома, увидела, как всё изменилось, на улице много народу, все говорят только о том, что услышали по радио. До меня долетают слова: «Ну, ничего! Мы их… В следующем сообщении услышим…» Я почти на одном дыхании пробежала три километра до цементного завода. Всё думала, знают ли мои, что уже идёт война? Но где-то внутри надеялась, что вот сейчас приду домой, а мне скажут, что всё уже закончилось, отбросили врагов. Мы же знали, что мы – непобедимы, мы сильнее всех. Нас так воспитывали.

Дома я застала плачущую мать. Я всё поняла, чуда не случилось. А начиналось что-то ужасное. Через два дня мы провожали брата Лёшу в Томское артиллерийское училище, которое он окончил по ускоренной программе и уже в начале 1942 года он – на фронте. Я только что закончила девятый класс, и у меня начались летние каникулы, которые были омрачены начавшейся войной. Сводки с фронта приходили самые неутешительные. Потом закрытие стройки завода, переезд в Комсомольск, я иду в десятый класс 26-й школы.

– А что происходило с Фёдором Ефимовичем?

– Ещё в ноябре 1941 года три роты курсантов училища были переданы в состав отдельного саперного батальона 25-й Чапаевской дивизии. В одной из этих рот воевал Федя. В феврале 1942 года по решению командования курсантские роты были сняты с позиций в районе Мекензиевых гор и направлены на Кавказ для продолжения учебы, а Федя со своей ротой остался в Чапаевской дивизии, и продолжал оборонять Севастополь до конца.

Бои за Севастополь в июне 1942 года были очень упорными и ожесточенными. Обескровленные подразделения стояли насмерть. Отдельные дивизии и бригады потеряли убитыми и ранеными до 80% своего личного состава. В этих боях и был тяжело ранен Федя. 26 июня его, тяжелораненого, 19-летнего мальчишку вывезли на лидере «Ташкент» в Новороссийск. Во время этого рейса на корабль было сброшено 336 бомб и несколько торпед. Командир корабля, мастерски маневрируя, не дал врагу добиться прямого попадания, однако от близких разрывов нескольких бомб корпус корабля получил большие повреждения. Забортная вода начала заполнять носовые кубрики, где находились тяжелораненые. Их начали переносить на верхнюю палубу и в другие помещения, а в 100 км от Новороссийска корабль потерял ход, но личному составу корабля удалось удерживать его на плаву до прихода помощи из Новороссийска.

Это был последний корабль, вырвавшийся из пылающего Севастополя. Уже на внешнем рейде Новороссийска взрывной волной от немецкой авиабомбы Федю выбросило за борт. Тяжелораненый, он начал тонуть. Подобрали его наши рыбаки, вышедшие на шаландах спасать моряков с лидера «Ташкент».

После излечения от ранения Федя «догнал» своё училище в Ленкорани, где в августе 1942 года сложилась тяжёлая обстановка: враг рвался на Кавказ. В этот критический момент в район боёв были направлены курсанты ВМУ БО ЛКСМУ, большинство из которых участвовали в обороне Севастополя и имели боевой опыт. Курсанты стояли насмерть, многие из них погибли, но преградили путь врагу на Кавказ.

В конце 1942 года Федя уже командовал взводом автоматчиков, получил звание младший лейтенант. Потом – Кубань. Это уже 1943 год, весна. Временами по горло в воде, они две недели держали оборону в плавнях Кубани. Федя получил второе ранение и тяжёлое воспаление легких. В госпитале, куда его привезли в очень тяжёлом состоянии, кожа с него слезала клочьями, его в то время могло спасти только одно лекарство – cульфидин. Это было очень редкое лекарство, его не было в госпитале, но врачам по приказу командования выдавался сульфидин, на случай ранения или болезни. Так было положено, чтоб сохранить в строю врачей. Врач, которая лечила Федю, видя, что умирает совсем мальчишка, которому жить бы да жить, отдала ему свой cульфидин. Чем спасла ему жизнь.

Вот с той поры, с Кубанских плавней, Федя получил болезнь на всю жизнь, от последствий которой и умер. Ещё у Феди осталась «метка» с войны: в районе правого виска после ранения остался небольшой осколок, который нельзя было удалить, не повредив жизненно важные сосуды. Он хорошо прощупывался.

Ещё про Кубань. Перед боем, не надеясь, что кто-то выживет, писарь заготовил на всех похоронки. И, конечно, они пошли по адресам. Но выжившие были, хотя долго лечились по госпиталям, было не до писем. Так случилось и с Федей. Мать получила похоронку на Урале, в эвакуации. Что она пережила, можно представить. И вдруг, в конце 1943 года, проездом во Владивосток, он заезжает к матери в Свердловскую область. Тут она не выдержала, упала в обморок.

– А почему он поехал во Владивосток?

– В 1943 году в ходе войны произошёл перелом в пользу Советского Союза, и по приказу Главнокомандующего Сталина оставшихся в живых курсантов военных училищ отозвали с фронтов и дали им возможность окончить свои училища. Так, мой будущий муж оказался во Владивостоке, куда к этому времени было переведено училище ВМУ БО ЛКСМУ. Здесь мы и познакомились.

Валентина Григорьевна, дочь Ирина и Фёдор Ефимович БЕЛЯЕВЫ, 1948 год, Порт-Артур

– А как судьба привела вас во Владивостоке?

– В 1942 году, после окончания школы, вместе с тремя одноклассницами я поступила в Дальневосточный политехнический институт на кораблестроительный факультет. Но через год, окончив первый курс, мы твёрдо решили идти на фронт. Пошли в военкомат. Двух девочек взяли в армию (потом они служили в Приморье на женских зенитных батареях), а меня и подругу Августу – нет. Авочка была в очках, а меня, возможно, из-за малого роста.

По закону военного времени не работать больше одного дня было нельзя. Военкомат сразу направил меня на железную дорогу. Там меня определили на курсы дежурных по станции, они были ускоренные по военному времени, а после их окончания назначили дежурным по станции Вторая Речка, выдали красную фуражку. Но вскоре меня перевели, как имеющую образование и хороший почерк, в инспекторы отдела кадров.

А с октября 1943 года перевели в отдел НКГБ (Народный комиссариат государственной безопасности СССР) Приморской железной дороги. Меня не хотели отпускать, ведь я работала прилежно. Я тоже не хотела уходить, очень боялась этой организации. Но с НКГБ не поспоришь.

О многом можно было бы рассказать, но данная мною подписка о неразглашении не имеет срока давности. Работала я оперуполномоченным по учёту, имела отдельный кабинет, в который могли заходить только начальник и его зам. В двери было маленькое окошечко, на котором было написано: «Совершенно секретно. Вызывать стуком».

После увольнения из НКГБ я только два раза была в своём отделении. В декабре 1945 года, когда вручали медаль «За победу над Германией», и в январе 1946, когда вручали медаль «За победу над Японией».

– А как же вы познакомились?

– Познакомил нас Федин друг – лейтенант Саша Ройтенбурд. Моя подруга и сослуживица встречалась с Сашей. Наверное, был выходной, я была дома, моя сестра Катя тоже. Пришли гости, их было трое: Саша и ещё два незнакомых мне лейтенанта – Федя и Коля. Они шли в радиокомитет, где их попросили рассказать об обороне Севастополя. У них было время перед эфиром, и они зашли ко мне.

Я была удивлена приходу гостей, но ребята были хорошие, остроумные, весёлые. Мы с Катей потанцевали с ними под патефон, и они ушли. Я даже и не подумала, что ко мне приводили молодого человека знакомиться. Такого ещё не было.

На следующий выходной Федя пришёл один, и мы пошли с ним гулять по городу. Мы долго гуляли по Набережной, там в те годы были скамейки со стороны моря и много гуляющих. Потом перешли в «Адмиральский сад». Здесь стояли садовые скамейки, а совсем недалеко была знаменитая танцплощадка, любимая молодёжью города и флота. По выходным там играл оркестр, а по средам крутили пластинки через громкоговоритель. Там мы и гуляли в первый вечер, там начиналось наше знакомство.

Когда мы встретились с Федей, он был для меня очень взрослым человеком, несмотря на разницу в возрасте всего в полтора года. Он прошёл фронт, где ему приходилось мгновенно оценивать обстановку и принимать правильные решения. Ему не было ещё и двадцати лет, когда он получил офицерское звание, был награждён двумя орденами Красной Звезды и медалью «За отвагу». И это в самый тяжелый период войны. Естественно, эти награды у нас – самые дорогие. Надо было совершить что-то действительно героическое и получить их, когда очень скупо награждали. Второй орден Красной Звезды, о котором он и думать перестал, получил уже во Владивостоке. Он знал, что представили к награде, но подумал, что документы затерялись на дорогах войны. Так тогда нередко случалось.

Он много рассказывал про свой родной город Харьков, про свою школу №1, про друзей. Хоть и офицер, но Федя был курсант, а с территории училища, когда захочешь – уходить нельзя, там свои порядки, курсантские. Так что встречались мы в основном по выходным. Если Федя шёл по делам, то забегал ко мне на работу, было ли у него 10 минут или час. Мы сидели в Ленинском садике. Так назывался сад у памятника Ленину на вокзале, от которого сейчас сохранились несколько деревьев. Очень уютный садик с садовыми скамейками рядом с моим домом. Да и работала я здесь же. У самого вокзала, на площади, было небольшое здание Транспортного отдела НКГБ.

Сейчас уже никто не помнит, да и трудно представить, что на улице Набережной, под кручей у самого моря, были железнодорожные пути, на которых часто стояла Федина железнодорожная батарея. Это как раз напротив кинотеатра «Океан».

Позиция «Эгершельд» – место Фединой батареи – располагалась вблизи центра Владивостока, что создавало большие проблемы как артиллеристам, так и местному населению. Во время учебных стрельб в окнах близлежащих домов вылетали стёкла…

Последнее совместное празднование Дня Победы. 2006 год

Бегут мои года, и я бегу им вслед, теперь уже в воспоминаниях…

Я считаю, что очень много хорошего осталось в Советском Союзе. Все-таки это была грандиозная эпоха. Это была наша Родина, повторюсь, и мы любили её. Жаль, нас остается всё меньше, сверстников прошлых побед.

А у меня ещё много любимого в жизни: память о муже, любимые дети и внуки. Мои любимые поэты – Пушкин и Симонов. Время года – приморская осень. Дерево – липа. Цветы – полевые колокольчики и садовые, крупные, белые, осенние хризантемы. Праздник – День Победы. Люблю людей и боюсь больше всего стать совсем ненужной. Люблю тёплый дождь, любуюсь красотой бабочек. А как радует взор и душу поле, усыпанное ромашками! Ромашка – цветок-солнышко, только вместо лучиков у него белая резная юбочка-плиссе.

Я люблю одуванчики. Очень простой, безыскусный цветок. Он появляется весной, когда еще других цветов нет. Я плела венки из одуванчиков внучкам и правнучкам и научила их плести. Эти одуванчики как лучики солнца обрамляют головки моих красавиц, а уж поверьте, они писаные красавицы у меня!

Беседовал Александр КУЛИКОВ

Фото из архива Валентины Григорьевны БЕЛЯЕВОЙ


воскресенье, 19 апреля 2020 г.

Когда вспыхнул тлеющий очаг


COVID-19
Пандемия страха

Она самопроизвольная? Так, как сегодня, человечество никогда не подвергалось воздействию мощнейших информационных переносчиков. Что опаснее – сам коварный вирус или тотальная неинфекционная пандемия страха? Влияет ли психическая атмосфера, в которой мы сейчас оказались, на смертность? Что происходит со странами и народами, когда в мире царствует коронавирус?

За ответами на вопросы, касающиеся COVID-19, я обратилась к эксперту в области вирусологии Михаилу Юрьевичу ЩЕЛКАНОВУ. Наша беседа состоялась 25 марта 2020 года, как раз накануне введения длинных выходных с последующей самоизоляцией населения. Несмотря на то, что события с калейдоскопической быстротой сменяют друг друга, вирус был, есть и будет, а потому актуальность интервью сохраняется.


Михаил Юрьевич ЩЕЛКАНОВ, доктор биологических наук, заведующий лабораторией вирусологии ФНЦ Биоразнообразия ДВО РАН, заведующий лабораторией экологии микроорганизмов с международным научно-образовательным Центром биологической безопасности Школы биомедицины ДВФУ.

В 1995 году с отличием окончил факультет физико-химической биологии Московского физико-технического института и поступил в аспирантуру Российской Академии медицинских наук, после которой успешно защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата физико-математических (1998 г.) и кандидата биологических наук (1999 г.). С четвёртого курса института начал работать в НИИ вирусологии им. Д.И. Ивановского (г. Москва), пройдя в нём путь от лаборанта-исследователя до заведующего лабораторией. В 2006 году получил учёное звание доцента по специальности «Вирусология». В 2010-м успешно защитил диссертацию на соискание учёной степени доктора биологических наук.

В 2014 году переехал во Владивосток, принят на должность профессора кафедры микробиологии и вирусологии Тихоокеанского государственного медицинского института. В 2015-м, выиграв международный конкурс «по привлечению в ДВФУ научных кадров мирового уровня», организовал в Школе биомедицины лабораторию экологии микроорганизмов. В 2018 году на базе этой лаборатории был создан и успешно функционирует Международный научно-образовательный Центр биологической безопасности. Возглавляет лабораторию вирусологии в ФНЦ Биоразнообразия Дальневосточного Отделения Российской Академии наук и является экспертом «Центра гигиены и эпидемиологии в Приморском крае».


– Вы о вирусах знаете если не всё, то очень многое. Какова природа коронавируса – COVID-19? Как могло получиться, что вирус от летучих мышей передался человеку?

– Вирусы, особенно РНК-содержащие, не существуют в неизменной форме. Даже внутри инфицированной клетки существует «облако генетических вариантов». Коронавирусы обладают высокой экологической пластичностью и могут преодолевать межвидовые барьеры. Более того, они всё время пытаются это делать, всё время пытаются расширить спектр своих потенциальных хозяев. Но не в силу какой-то особой злокозненности, а в попытке расширить свою экологическую нишу и тем самым сохранить свой генофонд. Это нормальный процесс.

Бетакоронавирусы – а именно к этому роду относится новый коронавирус SARS-CoV-2, этиологический агент COVID-19, – являются природно-очаговыми. Их естественным резервуаром являются летучие мыши, которые переносят инфекцию без клинических проявлений, но выделяют вирус со слюной, мочой, фекалиями. Вирусы могут заражать людей непосредственно, однако чаще всего сначала заражаются промежуточные хозяева, которые уже и заражают человека. В 2002-2003 годах промежуточными хозяевами SARS-CoV были гималайские циветты, для MERS-CoV (вируса Ближневосточного респираторного синдрома) – одногорбые верблюды-дромадеры. Для SARS-CoV-2, вероятнее всего, – панголины (своеобразные млекопитающие, покрытые кожными чешуями, широко используемые на чёрном рынке млекопитающих в качестве признанного источника дериватов для средств восточной медицины).

Мелких млекопитающих, которые могут стать промежуточными хозяевами коронавирусов (циветты, барсуки, панголины и т.д.), широко используют в пищу в странах Юго-Восточной Азии. При этом, их продают в живом виде на так называемых зоогастрономических рынках, это известно на примере птичьего гриппа. Но опасности подвергается тот, кто ловит, разделывает или содержит до момента забоя это животное, а животных на рынках Юго-Восточной Азии обычно продают живыми. Понятно, что когда собирают в одном месте большое количество животных, создаются искусственные условия для интенсификации межпопуляционных взаимодействий, что даёт возможность вирусу выполнить свою эволюционную функцию, расширить свои межвидовые барьеры и в дальнейшем переброситься на человека.

Попав в человеческую популяцию, коронавирус, в силу своих биологических свойств – он поражает респираторный тракт – начинает передаваться от человека к человеку респираторным путём, как и все острые респираторные инфекции – пневмовирусы, вирусы гриппа, аденовирусы и прочие. Так возникает эпидемический процесс – вирус распространяется от человека к человеку, поэтому ничего принципиально нового на примере коронавируса мы не обнаруживаем.


– То есть этот коронавирус ведёт себя соответственно своей природе?

– Как и все вирусы, с учётом особенностей, о которых я сказал. Что касается SARS-CoV-2, то у него есть одно неприятное свойство – он способен поражать альвеоциты, и как следствие – быстро осложняться…

– И это осложнение – пневмония?

– Это первичная вирусная пневмония. С бактериальными пневмониями боремся антибиотиками (хотя и здесь не всё гладко, хотя бы из-за существования феномена антибиотикорезистентности), а с вирусными всё гораздо сложнее. Быстро развивается интерстициальная пневмония – прогрессирующий воспалительный процесс, затрагивающий стенки альвеол и соединительную ткань паренхимы, что может приводить к схлопыванию альвеол и формированию гиалиновых мембран. Развивается дыхательная недостаточность и острый респираторный дистресс-синдром. Пациент может быстро уйти, за считанные часы. Вот самое неприятное свойство этих коронавирусов.

– А каковы другие их свойства?

– Что касается их контагиозности – заразности, способности распространяться в человеческой популяции или летальности – они не являются рекордсменами. Тот же SARS-CoV-2, вызвавший эпидемию тяжёлого острого респираторного синдрома в 2002-2003 годах, давал летальность 9,6%. Летальность от ближневосточного респираторного синдрома, этиологически связанного с MERS-CoV, природные очаги которого находятся на территории Аравийского полуострова, может превышать 30%. А COVID-19 даёт летальность – 2-4%. При всём цинизме заявления, этого недостаточно, чтобы паниковать. Вместе с тем, необходимо учитывать, что в странах Южной Европы летальность при COVID-19 приближается к 10%, в США немногим дальше от этого показателя, однако это характеризует не столько биологические свойства SARS-CoV-2, сколько систему обеспечения биологической безопасности и здравоохранения в соответствующих государствах.

Если мы возьмём непривитую часть из групп риска по гриппу А, а среди них – маленькие дети, пожилые люди, больные с сердечнососудистыми и лёгочными заболеваниями, иммунодефицитами, лишним весом, беременные и курильщики, то обнаружим летальность на уровне 1-3%. Так что видим сопоставимые цифры. Но очень плохо, что может происходить быстрое утяжеление состояния заболевшего.


– Вы говорили, что в России – лучшая в мире система обеспечения биологической безопасности. Как она справляется с нынешней ситуацией?

– На конец марта эпидемическая ситуация в России развивалась по оптимистическому сценарию. На территории нашей страны регистрировались лишь завозные случаи COVID-19 и небольшие семейные микроочаги либо заражение ближайших контактёров. Эти завозные случаи и связанные с ними микроочаги инфекции пока удаётся вовремя выявлять и эффективно изолировать, не допуская эпидемических продолжений. Во главе этого процесса стоит Федеральная служба Роспотребнадзора – вертикально интегрированная федеральная структура, обладающая соответствующими полномочиями и колоссальным опытом организации противоэпидемических мероприятий (как в нашей стране, так и за рубежом).

Однако Россия продолжает возвращать своих граждан из эпидемически неблагополучных стран и это правильно не только с политической, но и с культурологической точки зрения. Тем не менее, это таит в себе естественные эпидемиологические риски: если количество инфицированных достигнет 20-40 тыс. человек, сдержать выход эпидемического процесса на «оперативный простор» будет крайне сложно. Система ведь не «резиновая» и обладает пределом возможностей. Правда, своевременные меры, принятые на уровне Правительства Российской Федерации, позволили выиграть время и подкопить запас прочности, однако и он не бесконечен…

– Что можете сказать в отношении перспектив распространения коронавируса?

– Россия – самая крупная в мире страна и имеет значительные региональные особенности, недоучёт которых всегда заканчивался катастрофически. Наибольшее опасение эпидемиологов сейчас вызывает Москва и Московская область, как крупнейший транспортный узел. Здесь наблюдается постепенный переход к экспоненциальному росту числа инфицированных SARS-CoV-2. Я далек от мысли, что этот экспоненциальный рост быстро прекратится. Во всяком случае, вряд ли он прекратится до Дня Победы. Однако к середине-концу мая может наметиться точка перегиба (когда вторая производная эпиддинамики сменится с положительной на отрицательную) и экспоненциальный рост плавно перерастёт в логистическую кривую, выходящую на «плато». Отрицательный знак второй производной означает снижение величины ежедневного прироста заболеваемости.

Что касается других регионов, включая Приморский край, то наблюдается линейное увеличение числа инфицированных, что позволяет надеяться на выход на «плато» (то есть остановку прироста случаев COVID-19) гораздо раньше. Причём линейный прирост наблюдается даже в таком крупном городе, как Санкт-Петербург. Однако, следует помнить, что мы единая страна, и «отсидеться по региональным углам» будет невозможно.

Поэтому надо надеяться надо на лучшее, но готовиться – к худшему.


– Можно надеяться, что в обозримом будущем будет разработана вакцина против коронавируса?

– Вакцина уже проходит испытание. Думаю, что в России она к лету пройдет испытания на животных, к концу года – на людях, и будет готова к широкомасштабному производству. Полагаю, что основные сложности будут связаны как раз с разворачиванием производственных мощностей…

– А как заграница помогает особо нуждающимся?

– Сложно сказать. Складывается ощущение, что Евросоюз поставил задачу показать себя «плохим парнем». Судите сами: Италия просит оказать экономическую, медицинскую помощь, – «нет, ребята, мы не можем». Границы все позакрывали, ни аппараты ИВЛ, ни даже маски передать не могут, самим, мол, не хватает. Россия и Китай – единственные страны, оказавшие реальную помощь Италии.

Оказалось, что Евросоюз создан не для того, чтобы помогать в критической ситуации, а для того, чтобы «правильно» перераспределять ресурсы в период относительного благополучия. Сейчас в Европе каждый выживает сам. Нельзя исключать, что подобная участь не постигнет различные штаты США.

– Сейчас в интернете можно прочитать и услышать всё что угодно о COVID-19. Кому можно верить?

– Верить нужно официальной информации Правительства Российской Федерации, сайту Роспотребнадзора, сайту Минздрава и пока ещё сайту Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ). Что касается ВОЗ, то цифры они приводят верные, но решения принимают спорные. Например, ясно, что пандемию объявили преждевременно. Я не говорю, что её не нужно объявлять, но это сделали, когда не было достаточных показаний, хотя бы потому, что в Китае уже нет эпидемии, а в России – ещё не было (лишь завозные случае – я уже говорил об этом).

– Михаил Юрьевич, во время вашего, ставшего известным, доклада на Учёном Совете ДВФУ 17 марта вы, докладчик, выступали без маски, а все члены Учёного совета были в масках. Поясните свою позицию.

– На тот момент у нас в Приморском крае не было выявлено ни одного даже завозного случая. Ношение маски было преждевременным демонстрационным поведением. Пока нет полноценного эпидемического процесса, и вы не можете встретиться с заболевшим в общественном месте, носить маску постоянно не нужно.

Каждый из участников демонстрировал то, что считал необходимым, и делал это правильно. Ректорат должен был продемонстрировать, что он готов к эпидемическому процессу (вот у нас и маски есть, и средства стерилизации для рук), а я должен был продемонстрировать, что, несмотря на то, что мы готовимся к худшему, у нас в Приморье эпидемический процесс ещё не запущен.




– Вы не так давно вернулись из Москвы. Насколько серьёзно там положение? Возможно ли закрытие метро?

– Не скажу, что Москва живёт нормальной жизнью, но я там не видел признаков паники. Метро не закрыли, но всерьёз обсуждается ограниченный доступ в него. Без театров люди смогут пережить, а без перемещения по мегаполису – нет. Совсем остановить мобильную активность столицы невозможно. Если закроют метро и людям придётся ездить в автобусах, ситуация ухудшится.

– Михаил Юрьевич, вирусы из Китая отличаются от вирусов из США, а последние – от обнаруженных в Италии, что дало основания некоторым журналистам предположить чуть ли не биологические диверсии. Для этого есть основания?

– Оснований для конспирологии я не вижу.

Мутации – нормальный процесс для любого вируса (особенно – РНК-содержащего, каковым является этиологический агент COVID-19). Более того, любой вирус меняется быстрее, чем к нему приспосабливается организм потенциального хозяина, иначе вирус не выживет. Ничего нового в этой ситуации мы не видим.

Даже на примере вируса гриппа A мы знаем, что в начале эпидсезона выявляются одни штаммы, а в конце – другие. Это тоже совершенно нормальное явление. Не надо думать, что кто-то специально завёз в Италию более патогенный или вирулентный вирус. При завозных случаях всегда действует закон «бутылочного горлышка»: небольшие количества завозимого инфекционного агента подвержены флуктуациям, но после распространения в популяции чувствительных хозяев эти флуктуации быстро амплифицируются.

Однако не стоит сваливать всё на различия биологических свойств различных штаммов SARS-CoV-2. Например, в Германии и в Италии циркулирует один и тот же штамм вируса, а летальность отличается почти на порядок. Очевидно, что дело здесь не в вирусе…

– Потому что несовершенна организация противоэпидемических мероприятий?

– Да, противоэпидемические мероприятия итальянцы демонстративно провалили. Они делали всё просто наоборот. У них близился карнавальный сезон, а за два месяца перед карнавалом – самый, извините за выражение, «чёс». Китайских туристов там было много. Но вместо того, чтобы отменить все празднования и закрыться, как это сделали Китай, а затем – Россия, итальянцы проявили беспечность, и получили плачевный результат.

Или другой пример. Помните ситуацию в Японии с круизным лайнером? Надо было сразу же на пристани развернуть полевые инфекционные госпитали и разместить в них все 4 тысячи туристов, среди которых большинство было пожилых (группа риска). Странно, почему этого не сделали японцы, у которых достаточно своих ресурсов, да и ВОЗ бы помог. Но они пошли по формальному пути, объявив карантин, оставив всех туристов на корабле, возможно, побоявшись ответственности и понадеявшись на то, что собственник судна сам примет все необходимые меры и понесёт необходимые расходы. Лайнер предназначен для общения и совсем не отвечает противоэпидемическим требованиям, которые всегда подразумевают изоляцию. Санитарное судно и круизное – два совершенно разных объекта с точки зрения разделения людских потоков, организации вентиляции помещений и т.п. В этом печальном случае власти тоже понадеялись на лучшее и не подготовились не только к худшему, но даже к предсказуемо-закономерному.

– Какой у вас прогноз по развитию ситуации?

– Полагаю, что европейские страны, даже «разгородившись», всё-таки «соберутся» каждый по-отдельности и к лету возьмут ситуацию под контроль. В том и числе и Италия, даст Бог, сможет это сделать с помощью России. В нашей стране всё будет нормально, как и у наших дальневосточных соседей, если китайскому руководству не придёт в голову продемонстрировать политику открытости, пытаясь загладить навязываемое им западными СМИ чувство вины.

Мир стал тесным, напоминая коммунальную квартиру, где каждый не прочь в чём-то обвинить соседа, получить с этого выгоду. И вот нам, живущим в самой большой коммунальной комнате, в этом смысле нужно подумать о том, что если здесь «полыхнёт» какое-нибудь природное очаговое заболевание, к нам претензии будут самые серьёзные. А полыхнуть – может, потому что летучие мыши, например, есть и у нас. Не того вида, что в Китае, и коронавирусы у них другие, но кто сказал, что они могут оказаться менее опасными, чем там?

Сейчас я занимаюсь изучением вирусов летучих мышей исключительно благодаря собственному интересу и энтузиазму моих сотрудников. За последние годы я подавал несколько заявок в различные российские фонды, и всякий раз натыкался на формулировку «Неактуально»…


– А вы как в воду смотрели! Выходит, предсказывали неблагоприятную обстановку?

– Я как в воду смотрю на протяжении всей научной биографии. Взять хотя бы публикацию 2013 года: «Коронавирусы человека: возросший уровень биологической опасности». Напомню, в начале 2014 года произошла крупнейшая вспышка БВРС на Аравийском полуострове.

Предупреждал, что возможны к нам, в Восточную Азию, заносы, и в 2015-м Южная Корея «полыхнула». А ведь была статья: «Ближневосточный респираторный синдром: когда вспыхнет тлеющий очаг?».

Уже сейчас необходимо думать о том, чтобы развернуть на территории Северной Евразии большую государственную программу по изучению вирусов, связанных с летучими мышами. Если вторая половина прошлого века прошла под эгидой изучения вирусов, связанных с птицами (в первую очередь – вируса гриппа А), то эпидемические и пандемические события первой половины века нынешнего диктуют необходимость всерьёз заняться рукокрылыми.

Да, пока что у нас лучшая в мире система обеспечения биологической безопасности. В СССР была лучшая в мире система мониторинга природных очагов, но после так называемой «перестройки» 1990-х годов мы потеряли лидерские позиции в этой сфере научной деятельности. У нас ещё сохранились научные школы, но научная инфраструктура в области вирусологии не соответствует уровню, ставшими очевидными, угроз. Например, в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке нет ни одной вирусологической лаборатории, способной проводить исследования с патогенами первой группы биологической опасности. А в Российской академии наук вообще нет ни одной такой лаборатории. Это многое объясняет.

Я себя отношу к советской школе вирусологов, так как учился ещё по советским образовательным программам у специалистов-вирусологов советского образца. Продолжаю придерживаться привитых мне принципов организации этой деятельности, но в отсутствие необходимых средств невозможно обеспечить требуемые результаты.


Государство должно сформулировать чёткий заказ на мониторинг природных очагов вирусных инфекций не только Федеральными службами, но и Российской академии наук. Достаточно вспомнить о том, что именно в лоне РАН была сформулирована концепция природной очаговости (это сделал в 1939 году академик Е.Н. Павловский, обобщив свои исследования клещевого энцефалита на Дальнем Востоке в 1937-1939 годах). Если потеряем ещё 10-15-20 лет, нам придётся копировать опыт Китая, США или Евросоюза – это уж кто к чему будет склонен. Копировать опыт других стран всегда хуже, чем развивать свой собственный. Именно об этом сейчас надо говорить, именно здесь Дальневосточное отделение Российской академии наук должно сказать своё веское слово. Государство обязано обозначить свою политическую волю в этом вопросе!

Иначе вполне возможно у нас в Приморье получить второй Ухань с той лишь разницей, что мы не сможем обеспечить такую же, как у наших китайских коллег, скорость идентификации возбудителя эпидемии.

– Нам показали, какой эпидемия может быть, и мы должны сделать выводы.

– А мы не вполне знаем обстановку на собственной территории.


Нельзя проводить мониторинг природных очагов по принципу: «В этом году мы грант выиграли, мониторинг проводи; в следующем году грант не получили, придётся сезончик пропустить». Мы должны следить за трендом, не пропуская ни одного сезона. Только тогда мы сможем говорить о том, что нас ожидает. А грантовая система не позволяет проводить регулярные исследования. Сейчас – лучшее время об этом напомнить. Потому что когда пандемия COVID-19 окончится, все будут считать экономические потери, думать, как восстанавливать производство, и говорить о том, что денег для РАН на изучение природных очагов не осталось… Как всегда, к сожалению.


Фото из личного архива Михаила Юрьевича ЩЕЛКАНОВА