Дальний Восток «рулит»!

Геннадий Ботряков 

Моя первая публикация в газете состоялась в январе-феврале 1975 года. С тех пор я печатал, в основном, рассказы мемуарного характера. За прошедшие годы газета стала объемнее, в ней публикуется больше материалов и, самое главное, она, безусловно, стала лучше. 

По поводу необходимых изменений затрудняюсь ответить. Конечно, можно было бы сказать, что цветной вариант более предпочтителен, но сразу же возникнут технические сложности в типографии и, что важно, резко возрастет цена газеты. Конечно, цену продажи газеты можно уменьшить за счет публикации в ней рекламы. Но ведь не рекламировать же в «Дальневосточном ученом» средства гигиены или косметики! (К слову, ученые – тоже люди и в своем большинстве – женщины, так что некоторые с моей точкой зрения не согласятся.) Правда, против рекламы разработок ученых-дальневосточников, наукоемких технологий, научного оборудования я бы не стал возражать. А заработанные дополнительные средства можно использовать для улучшения качества полиграфии, на командировки, да и журналистам небольшая премия будет очень кстати. Что касается электронной версии газеты, то я, как проживающий сейчас далеко от Дальнего Востока, голосую «за» обеими руками! Интернет-форум, мне кажется, тоже был бы полезен, хотя ученые редко высказываются на форумах. Не принято.

Мне кажется, была бы полезна рубрика «Научные совещания». Некоторые материалы по этой теме появляются и сейчас, но мне кажется, что не регулярно.

Сравниваю газету «Дальневосточный ученый» с органом Уральского отделения РАН «Наука Урала», которую в Миасс, где я сейчас живу, присылают в Институт минералогии. Так вот, дальневосточная газета смотрится много лучше: гораздо интереснее, живее что ли, как по публикуемым материалам, так и по качеству самого издания. 

Желаю редакции, коллективу журналистов газеты в Новом году много счастья, крепкого здоровья и хороших статей!

Геннадий БОТРЯКОВ,
кандидат геолого-минералогических наук

                                        Совсем немного о первой любви
Впервые я влюбился во втором классе, но из-за столь несерьезного возраста вынужден считать эту любовь как бы нулевой, – цифровой ряд начинается ведь с нуля и любови, видимо, тоже. Разумеется, мы учились с ней в одном классе, звалась она Татьяна. Если начало первой любви я запомнил абсолютно точно, с точностью до месяца, то «нулевая», похоже, развивалась постепенно, поэтому ее наступление было расплывчатым в самом начале, что уж говорить о теперешнем времени, спустя сорок с лишним лет. Хорошо запомнилось только, что в присутствии всего моего 2-го «А» я предложил Тане стать моей женой. Произошло сие несвоевременное событие, разумеется, совершенно случайно. 

Через это все, наверное, прошли, – чтение по ролям. В тот раз мы читали сказку про Аленушку и братца ее Иванушку, временно пребывающего в шкуре козленочка, по душу которого, якобы, точили «ножи булатные», – хотели его «зарезати». Хотя, если глубже проанализировать ситуацию, – достаточно ведь было одного небольшого ножичка, чтобы совершить такую простенькую процедуру, как лишить жизни маленького козленочка, – видимо, преображенного Иванушку преследовала мания, выражающаяся в подозрении по свою душу любых точильных работ, – а может, то был обыкновенный точильщик ножей, зарабатывающий на свою жизнь. 

Тогда Тане роль главной героини досталась, а мне, – вовсе не козленочка, как многие, наверное, сразу подумали, – а доброго молодца, который извлекает из-под воды утопленную и почему-то оставшуюся живой Аленушку (не иначе как йогой занималась, научилась дыхание задерживать), мгновенно влюбляется в нее и без промедления предлагает ей руку и сердце. Много позже я поступил так же опрометчиво, с той лишь разницей, что будущую жену из-под воды доставать не пришлось, – она неплохо плавала. Неизвестно, как сложилась семейная жизнь сказочного героя, а реальную свою в первом браке, чтобы не портить настроения, мне лучше и не вспоминать.

Не хотелось мне исполнять свою роль до конца, – возвращаюсь к главной теме своего повествования, – но куда было деваться, пришлось, сгорая от стыда, произнести признание и соответствующее предложение «с толком, чувством, расстановкой». После этого нас с Таней долго дразнили женихом и невестой, класса до седьмого. Надо сказать, что она нравилась мне и без постоянного напоминания о моем сватовстве, но виду я не подавал, ничего больше ей не говорил, и моя любовь сама собой как-то завяла, поэтому к девятому классу сердце мое было абсолютно свободным. 

... Закончив в пятнадцать восьмилетку, как и положено, осенью я пошел в девятый класс – десятый в нынешнем школьном летоисчислении, уже в другую школу. На втором месяце учебы, когда с деревьев за окнами облетала листва, посреди урока в наш класс зашли дежурные, проверяющие чистоту. На моей парте оказалось небольшое чернильное пятнышко, и оно не осталось незамеченным сероглазой школьницей с косой. 

Люба 

Хоть я и попытался оспорить у нее решение поставить мне штрафное очко, девушка с косой была неумолима. И тут, пристально глядя на нее, я ощутил какое-то еще непонятное, доселе не испытываемое мной чувство. Понадобилось увидеть ее во второй раз, чтобы убедиться, что я влюбился все-таки с первого взгляда: «...по самые, по перышки стрела в меня вошла». Она была тогда в возрасте Джульетты, а я, соответственно, – Ромео, классическом возрасте для первой влюбленности. 

С тех пор я ходил в школу, как на праздник, мне перестали нравиться воскресения, а окончания каникул начинал ждать с самого первого их дня, ведь, пока они нудно тянулись, я не мог увидеть ее хотя бы на переменах. Только в десятом классе отважился несколько раз проводить Любу до дому, да и то якобы случайно. Если бы мы жили по соседству, «встречаясь просто так», было бы легче обосновать эти свои провожания, а тут пришлось сочинять историю про тетю, якобы тоже живущую на улице имени Героя Африки, на которой стоял Любин дом под номером одиннадцать. 

Никак не мог признаться ей, что дело вовсе не в тете. Да нам обоим было давно ясно, что надо уже кончать с этой легендой, и она решилась первой расставить точки над «i», настоятельно и строго попросив больше не вспоминать про мифическую тетю, а говорить по существу. Но я совершенно не был готов сказать ей о том, что, в одиночку бродя на лыжах в лесу, уже на нескольких березах вырезал ее имя ножом, поэтому, как школьник, застигнутый врасплох за списыванием, смешался, молча дошел с ней до подъезда, сдержанно простился, и потом ее уже не провожал. 

Как раз тогда по несколько раз на дню стала исполняться «Восточная песня», – Валерий Ободзинский своим волшебным тенором выразил в ней и мое жизненное кредо: «...Пусть живу я и не знаю, – любишь или нет, это лучше, чем, признавшись, слышать «нет» в ответ», ведь уже тогда я догадывался, что есть и безответная любовь. 

После поступления в университет, незадолго перед отъездом на занятия, раза два даже побывал у Любы дома, – принес несколько учебников за десятый класс. На форзаце одного из них написал, сочиненный экспромтом, посвященный ей белый стих и слегка заклеил, как письмо, но так и не узнал, прочитала ли она его, и если прочла, поняла ли его зашифрованный смысл 

Мне было непонятно, почему при каждой новой встрече, я подходил к ней, как в первый раз, как будто не было никаких проводов до дому, бесед, наивных, конечно, о литературе и музыке, ничего не было. Дошло до того, что в первые зимние каникулы на вечере встречи выпускников в нашей школе я так и не решился заговорить с Любой и пригласить ее на танец, и она весь вечер танцевала с другими. Смотрел на нее издали и никак не мог заставить себя подойти. Все это уже граничило с идиотизмом, с чем я соглашался, но ничего поделать с собой не мог. 

Потом, когда и Люба стала учиться в столице, раза два после студенческих каникул мы ехали в одном поезде, но из боязни «услышать «нет» в ответ», снова молчал о главном, хотя с годами мои чувства нисколько не притупились, и во всякий приезд домой я приходил к березам с уже потемневшими буквами, и, благо поблизости не было никого, кто мог заподозрить меня в помешательстве, говорил им: «Здравствуй, Люба». За обложкой комсомольского билета всегда носил ее фотографию, вернее плохую копию снятого с доски почета снимка, помещенного туда «за отличную учебу и примерное поведение», где она со своей косой смотрела куда-то в сторону. Там она, в этой стороне, видимо, и нашла себе мужа, так и не дождавшись от меня никаких слов. Предпочитая питаться иллюзиями, я так и не узнал, ждала ли она их от меня: «...пусть живу я, и не знаю...». 

Курсе на четвертом, каким-то чудом прорвался в общежитие на проспекте имени вождя великой революции, оберегаемое дюжими охранниками как сверхсекретный объект, нашел Любину комнату, и из беседы с девушками, делящими с ней кров, понял, что скоро она поменяет фамилию, и в «заветном вензеле Л да М» вторая буква изменится. Любу больше я не искал, а потом узнал, что она вышла замуж, и после окончания вуза уехала за границу с мужем то ли дипломатом, то ли консулом, сначала в Австрию, а потом в Германию. 

Снова встретились мы с ней лишь через дюжину долгих лет. Тогда, столкнувшись с очередным предательством человека, по трагическому недоразумению ставшего моей женой, я был подавлен, не помогла даже встреча со своими однокурсниками, с большинством из которых мы не виделись все эти так быстро пролетевших десять лет. Мне захотелось встретиться с человеком, воспоминания о котором была светлы и чисты. 

В последний приезд к родителям позвонил своей учительнице – маме девочки с косой, благодаря которой когда-то так радостно ходил в школу, – и узнал, что она уже приехала из-за границы и вместе с мужем и детьми живет поблизости от столицы в поселке с левитановско-куинджиевским названием Березовая Роща. Хоть и чувствовал по-прежнему юношескую робость, однажды, выпив немного для храбрости с друзьями и, спев вместе с ними соответствующие моему настроению слова: «Ямщик не гони лошадей, нам некуда больше спешить, нам некого больше любить...», все же решился, сел на электричку, вышел на нужной станции, где когда-то Анна Каренина бросилась под поезд, остаток пути доехал на такси. Рядом с Любиным домом решимость на время оставила меня, и с полчаса я стоял у подъезда, наблюдая за играющими в хоккей мальчишками. 

Наконец, нажал на кнопку звонка рядом с дверью его квартиры. Люба открыла дверь, и как будто не стало дюжины лет, – столько мы не виделись. Сидя напротив нее на кухне, любовался ею, и удивлялся, – как же я смог рассмотреть в четырнадцатилетней девочке такую прекрасную в будущем женщину? Она стала похожа на Катрин Денев, – стало понятно, почему мне так нравилась эта очаровательная киноактриса. Нет, я не жалел, что Люба не стала моей, ведь она осталась со мной навсегда, и, когда вдруг приходила во снах, солнечных и добрых, – в них я тоже робел, как школьник, – надолго мне было обеспечено хорошее настроение (а однажды даже осмелился предложить стать моей женой и был счастлив, получив согласие, – и это при том, что и я был женат и она замужем, так ведь во сне ничему не удивляешься). Этого своего чувства потом я не скрывал и от своей второй жены, и даже дети о Любе знали. 

Сама того не ведая, она помогла мне тогда пережить трудный период, благодаря ей мне стало ясно, что жизнь продолжается, и я еще встречу свою женщину. Так оно и случилось потом, а с Любой мы увиделись после этого только один раз, по телефону говорили чаще, а в своей любви к ней я признался, и тоже по телефону, ее маме, добавив, что она была светлым пятном в моей жизни. Только потом понял, что надо было сказать: широкой полосой, которая не прервалась и по сей день.

Геннадий БОТРЯКОВ,
кандидат геолого-минералогических наук,
город Миасс