50 лет Дальневосточному отделению РАН
(ДВНЦ)
 |
| Алексей Викторович ЖИРМУНСКИЙ |
А.В. – так многие сотрудники Института биологии моря называли своего директора академика Алексея Викторовича Жирмунского. Я многим обязан ему. Главное – тем, что он пригласил меня и моих товарищей из западного далека на работу в свой институт и, спустя десять лет, он же нас всей лабораторией оттуда и удалил. За это мы ему тоже очень благодарны, так как этот маневр сильно расширил наш кругозор.
Об А.В. написаны статьи и книги, в
его память установлены мемориальные доски, его именем назвали институт,
наверное, когда-нибудь назовут и научно-исследовательское судно. Он легендарная
личность, которая идёт впереди и ломает стены, а следующие за ним – разбирают и
сортируют обломки некогда неприступной цитадели (так, кажется, высказался герой
актёра Глузского в фильме «Монолог»). В нашей судьбе именно он повернул нашу
лодку в море житейском на Владивосток и намертво связал нас с Дальним Востоком.
Биографов у А.В. много и ещё больше о нём будут писать. Я же хочу рассказать
несколько историй, связанных с Алексеем Викторовичем, свидетелем или участником
которых либо был я сам, либо мне рассказывали их мои друзья.
Халат
В 1970-71 годах институты
Дальневосточного научного центра значились в основном только на бумаге. У
Алексея Викторовича организованный им Институт биологии моря располагался в его
квартире по проспекту 100-летия Владивостока, 104. Здесь была институтская
библиотека, точнее – личная библиотека А.В., кабинет, точнее кухня, где за чаем
проводились собеседования с новыми сотрудниками, и гостиница – пустая комната,
где на полу вповалку ночевали в ватных спальниках будущие светила морской
биологии. Бóльшая часть жизни научных сотрудников тех времён проходила в
командировках. Чтобы наука на Дальнем Востоке не превратилась в провинциальную
самодеятельность, нельзя было терять связей с метрополией, центральными
университетами, библиотеками и ведущими специалистами. «Распространенье наше по планете особенно заметно вдалеке…» – к
примеру, поднимаясь из недр самого глубокого метрополитена в Ленинграде, во
встречном потоке на эскалаторе обязательно увидишь кого-нибудь из
Дальневосточного научного центра. А у организаторов дальневосточной науки самолётное
кресло было таким же привычным рабочим местом, как письменный стол в кабинете.
Поездка в Москву обходилась младшему научному сотруднику в его месячную
зарплату, и грех было не посылать его поработать в центральной библиотеке.
Сейчас м.н.с. и за год не заработает на дорогу, зато днюет и ночует в
интернете.
Алексей Викторович часто уезжал, а
его квартира продолжала жить самостоятельной жизнью: на полу ночевали в
основном почему-то бородатые люди, плакали и пѝсали на пол дети, оставленные приезжими
учёными родителями, неизвестно откуда возникали штабели ящиков и рюкзаков и так
же загадочно исчезали. За квартирой приглядывали, но порядка в этом проходном
дворе не было. Материальных ценностей там сроду не водилось, исключая тапочки
Алексея Викторовича и махровый халат – весьма дорогая и экзотическая вещь для
эпохи развитого социализма.
…А.В. возвращался из командировки.
Ключей от квартиры не было – оставил при отъезде ночевавшим специалистам из
Питера, а второй и третий комплекты давно потеряны. Пришлось довольно долго
давить на кнопку электрического звонка. Наконец послышались шаги, замок щёлкнул
и дверь распахнулась. Поднимая тяжёлые дорожные сумки, хозяин квартиры сначала
увидел свои тапочки, затем свой любимый махровый халат, а затем худощавое лицо
абсолютно незнакомого молодого человека, который, несомненно, очень уютно
чувствовал себя в чужом наряде. Молодой человек покуривал сигаретку и пребывал
в том благодушном состоянии, когда «не пьян, но водкою разит». – Что вам нужно?
– спросил он у изумленного Алексея Викторовича. – Вот так мы и познакомились с
А.В., – закончил свой рассказ Валера Щербаков, один из первых водолазов
Института биологии моря. – Как ты в квартире-то оказался? – спросил я. – А
кто-то сказал, что водолазы нужны. Я и приехал.
Очки
1982 год. Вьетнам. Большая экспедиция
Института биологии моря на «Каллисто». Война окончилась здесь не так давно. В
стране полно оружия и боеприпасов, а в джунглях – партизан. В составе
экспедиции большой отряд вьетнамских учёных. Все наши действия, конечно,
согласованы и с гражданскими, и военными властями. Границы и острова Вьетнама
доверено защищать очень серьёзным людям. Они с детства с оружием в руках
сражались с американским империализмом, а потому кроме военного ремесла ничего
другого не знают. И тут во вверенных их охране водах появляется наш белоснежный
научный лайнер. С непонятными намерениями он начинает бороздить прибрежные
воды, высаживать с лодок крикливую публику, а на заминированных десантоопасных
мелководьях проводить водолазные работы. Это мы потом узнали, что мелководья
заминированы. Причём ясность в то, что там работать нельзя, была внесена сразу
и однозначно – двумя длинными очередями из крупнокалиберного пулемёта. Наш
катер, развив рекордную скорость для мотора «Вихрь», почти мгновенно скрылся за
ближайшими скалами. Там мы перевели дух и замысловатыми зигзагами, чтобы
снайперы в нас не попали, пошли обратно на судно прояснять обстановку. Нам
уточнили район работ и рекомендовали продолжать начатое. Продолжать искренне не
хотелось, особенно около угрожающе кудрявившихся прибрежных джунглей. Выбрали
полигончик попроще – подальше от леса и поближе к маленькой деревеньке. Бросили
якорь. Пока по секстану привязывали к карте точку, водолазы оделись и ушли под
воду. Не успели они расслабиться в тёплой и слегка мутноватой воде, как по
барабанным перепонкам жёстко ударил отдалённый взрыв, потом ещё один. Водолазы
всплыли, слава богу, не кверху брюхом. Разгадка причины военных действий
оказалась предельно проста – селяне добывали рыбу с помощью гранат. Пока
проводили разъяснительную работу с местным населением – день пропал. Теперь
каждый раз, прежде чем начать работу, мы посещали гражданские поселения и
ближайший военный гарнизон и выясняли взаимные обязательства – чего можно, а
чего нельзя.
В этой почти боевой обстановке пришло
известие, что при бункеровке в Хошимине (до переименования – Сайгон) судно
посетит наш дорогой директор, оказавшийся пролётом во Вьетнаме. И не просто
посетит – выйдет с нами в море и примет участие в работах. А это означает, что
академика нужно погружать под воду. Для Алексея Викторовича всегда было ясно
как день: только тяжелобольной морской биолог в экспедиции сам не собирает свой
материал. Больным Алексей Викторович себя не чувствовал, и было неизбежным то, что
он просто оденется в гидрокостюм, нырнёт и легко воспарит над тропическими
рифами, как его учили много лет назад в Ленинграде и как он не раз делал на Чёрном
и Белом морях. Но организацию спусков и, главное, их безопасность нужно было
стопроцентно обеспечить.
Снаряжение директору подобрали.
Выбрали рабочий полигон – чтобы ни взрывов, ни стрельбы. Выбрали и отряд, в
составе которого Алексею Викторовичу предстояло нырять. Это был наш –
ландшафтный отряд, а я его начальник. Нужно сказать, что к этому времени
отношения между Алексеем Викторовичем и нашим завлабом Борисом Владимировичем
Преображенским были не самыми лучшими. Естественно, что на простых сотрудниках
эти сложности отражались тоже. Поэтому на совете отряда мы решили в натурных
условиях показать своему директору образцово-показательные спуски, чтобы он
понял – какие мы молодцы, и как классно умеем работать. И начали готовиться.
Тем временем «Каллисто»
пришвартовалось в Хошимине, встреча экспедиции со своим научным руководителем
произошла, судно бункеровалось водой и топливом, а экипаж был отпущен на берег.
В послевоенном Хошимине были две достопримечательности, мимо которых нельзя
пройти. Первая – это Серебряная улица. Конечно, она именовалась совсем
по-другому, а так называлась только среди нашей публики. Здесь на каждом углу
стояли лотки, с которых продавали или меняли на сигареты всякие серебряные
побрякушки: цепочки, перстни, кулоны и бог знает что ещё. Огромное количество
этих блестящих штучек было вывезено нами на родину и раздарено налево и направо.
У этих изумительных ювелирных украшений была одна особенность: через неделю они
темнели, а потом превращались в обыкновенные медяшки. Вторая
достопримечательность – это уличная барахолка, где среди всякого хлама:
проволочек, болтиков, поломанных абажуров можно было найти статуэтку Будды,
россыпи бронзовых ложек и вилок с фигурными ручками, курильницу для благовоний
и много разных разностей, которые украшают домашние полки бывалых
путешественников. Были там и книжные развалы, где кроме литературы на вьетнамском
языке попадались книги далёких колониальных времён. Однажды Юра Яковлев приобрёл
там старинный офицерский англо-вьетнамский разговорник, сплошь состоявший из
таких фраз: «Подай сапоги, жёлтая
обезьяна!»
Вечером после утомительных походов по
раскалённым улицам Хошимина и ужина большая часть экипажа оказалась в
матросском интерклубе рядом со стоянкой нашего судна. Под навесами столики по
периметру большого двора, а в середине громадная клетка, разделённая на две
половины: в одной скучал небольшой бурый медведь, а другую населяла галдящая
толпа обезьян. К клеткам можно было подходить и кормить мартышек арахисом прямо
с руки, а мишке засовывать что-нибудь вкусное через мелкую ячейку клетки. Мы
покормили животных и с холодными бутылками знаменитого вьетнамского пива «33»
сами угнездились в удобных креслах. Когда ажиотаж посетителей вокруг клеток
утих и животные поняли, что больше им ничего не перепадёт, обезьяны угомонились
на своих насестах, а медведь, покрутившись, свернулся клубком и мирно засопел.
Одна из обезьян, крадучись, спустилась из-под потолка клетки, где они сидели на
деревянных перекладинах. Просунула тонкую лапку сквозь решётку, дотянулась до
медведя и изо всей силы вцепилась ему в шкуру. В медвежьей клетке раздался
дикий рёв, а в обезьяньей – восторженный гвалт. Героиня вернулась наверх в
стаю, а миша, побегав по клетке и грозно порычав на обезьян, снова улёгся на
том же месте. Через пять минут всё повторилось, о чём мы узнали, услышав возмущённые
вопли медведя и шумную радость обезьян. Видимо, этот аттракцион был
особенностью интерклуба.
Неожиданно входная дверь
распахнулась, и в окружении свиты из вьетнамских чиновников появился Алексей
Викторович Жирмунский. Они подошли к вольерам. Тут же академику протянули
пакетик с арахисом, чтобы он мог дать зверям лакомство. Мартышки сначала
настороженно, поодиночке, подскакивали к решётке и хватали орешки с протянутой
ладони. Потом осмелели и, вконец обнаглев, устроили крикливую свалку, вырывая
друг у друга арахис. Обезьяны орали, А.В. с упоением натуралиста наблюдал за
животными, вьетнамские чиновники почтительно стояли в стороне. Вдруг из клубка
обезьяньих тел сквозь решётку высунулась лапка и с неуловимой скоростью сорвала
с академического лица очки. Раздался многоголосый восторженный вопль. Все
обезьяны взлетели под крышу вольера и затихли, примеряя и обнюхивая очки гостя
из России. Зато теперь заорали и замахали руками вьетнамцы, сопровождавшие
Алексея Викторовича. Но ни посулы, ни крики, ни россыпи арахиса – ничто не
заставило обезьян расстаться с дорогим приобретением. Ситуация разрешилась,
когда появился служитель клуба, зашел в вольер и показал мартышкам бамбуковую палку.
Этот аргумент оказался решающим. Через минуту очки с незначительной степенью
помятости вновь водрузились на своём законном месте. Все гости умиротворенно
расслабились, звери затихли, да и нам пора было собираться на судно – в ночь
выходить в море, а утром – на полигон и работать.
"Преображенцы"
Образцово-показательные спуски
В целом рейс этот выдался тяжёлым.
Короткие переходы и неделя-две работы на полигонах. После десяти-пятнадцати
дней непрерывного водолазного труда начинаешь тупеть. Красоты тропиков
проскакивают где-то над сознанием. По утрам с глубоким отвращением влезаешь в
сырой неопрен гидрокостюма – и вперёд на верёвку, натянутую по дну трёхсотметровую
трансекту, вдоль которой происходят наши изыскания. После захода в Хошимин
появилось второе дыхание и дополнительная, как сейчас принято говорить,
мотивация к работе – образцово-показательные спуски директора института в
составе нашего отряда и демонстрация нашей замечательной трудоспособности и
результативности в труде. К 1982 году наша лаборатория тропических морей
превратилась в слаженный механизм по проведению подводных картографических
работ. Когда она создавалась, мы слабо представляли, что такое коралловые рифы,
и как их нужно изучать в стремительном режиме морской экспедиции, если на одном
острове или рифе обычно отводится по три-семь дней на работу. Нужно было очень
быстро и максимально информативно запечатлеть каким-то образом ситуацию на
полигоне, а уже дома, в тиши кабинетов её раскручивать и заниматься научными
спекуляциями. Речь идёт не о продаже кораллов и раковин с целью наживы, а
исключительно о философских и природоведческих умозрительных построениях.
Идеально подходящим для нас методом быстрого сбора информации оказался
ландшафтный подход, более столетия применяемый географами на суше. Но для моря,
для работы на дне, да ещё на коралловых рифах, не было ни разработанных
методов, ни даже теоретической литературы. Единственный человек на земном шаре,
кто занимался подводными ландшафтами, был Кирилл Михайлович Петров, доктор
географических наук, один из зачинателей изучения и картографирования подводных
ландшафтов на основе водолазных исследований и дистанционного зондирования. Но
и он работал на Чёрном и Каспийском морях. Поэтому методику подводного
ландшафтного картографирования для рифов пришлось начинать практически с нуля.
Обкатывать же придуманное, сделанное и сконструированное перед редкими
тропическими рейсами нужно было в родных япономорских водах. Из-под воды мы
практически не вылезали. Работали и летом, и зимой. У каждого из нас был чётко
определён круг обязанностей: один занимался гидрологией, другой – освещённостью,
третий – продуктивностью, четвёртый – донными отложениями, двое – описанием
подводных ландшафтов и все – отбором проб и погрузочно-разгрузочными работами.
Борис Владимирович, наш шеф, затачивал каждого из нас под им придуманный
механизм лаборатории, чтобы не скрипело и функционально работало. К моменту
описываемых событий мы уже достигли определённой степени святости на нашем
поприще и могли ходить в экспедиции даже без чуткого руководства шефа. В
«образцово-показательном» нырянии мы хотели поразить директора института тем,
как слаженно, чётко, по-военному лихо работает наш отряд. К сожалению, мы не
учли, что Алексей Викторович не стучал сапогами на армейском плацу, как мы
когда-то, а неторопливо сбивал фашистские самолёты под Грозным из зенитных
пушек. Это, как говорится, две большие разницы. Судно, как и планировалось, на
рассвете бросило якорь недалеко от полигона. Плотный завтрак, быстрая погрузка
– и вот мы на месте работ. Пока бросали якорь, связывались по рации с судном,
ребята быстро оделись.
– Юра, разматывай катушку. Курс 130°
до глубины 35 м. Пошёл! – Водолаз, сверкнув ластами, кувыркнулся за борт, держа
в руках армейскую вьюшку от телефонного кабеля с намотанным на неё шнуром,
размеченным через каждые 5 м.
– Витя, бери клизму и делай течения в
характерных точках! – Витечка ухнул за борт со спринцовкой, наполненной
специальным красителем, и мерной рейкой. Этой «клизмой» надёжнее всего можно
измерить течение у дна.
– Кол! Тотальная съёмка по трансекте!
– Коля исчез в пучине с большущей фотокамерой с двумя осветителями.
– Чип! На отбор грунта по верёвке! –
Нечипор с питомзой, набитой пустыми геологическими мешочками для проб грунта,
без всплеска ушёл под воду. Алексей Викторович с живейшим интересом наблюдал за
нашими действиями и даже прекратил натягивать штаны гидрокостюма. C ним под
воду для страховки готовился идти начальник экспедиционной водолазной службы,
на обеспечении сидел наш водолазный доктор Лёва, а на фотоплёнку под водой это
историческое погружение должен был запечатлеть Серега Шевейко.
Наконец, Алексей Викторович надел
снаряжение, аккуратно спустился по трапу, окунулся в воду и, показав на
пальцах, что у него всё в порядке, занырнул. Вслед за ним на полкорпуса сзади
парили в водной толще страхующий Юра и фотографирующий Серёжа. Они были готовы
отбивать А.В. от акул, барракуд и змей. Конечно, мы со скрытой усмешечкой
наблюдали за приготовлениями и нырянием своего директора, а зря. Ещё в начале
шестидесятых годов Жирмунский поставил перед собой задачу научиться нырять с
аквалангом. Тогда в Ленинграде обстоятельно учили водолазному делу с взрывными
работами, подводной сваркой и подъёмом судов в основном только в тяжёлом трёхболтовом
снаряжении. Хорошо выучиться на водолаза-аквалангиста можно было только в
Институте физкультуры им. Лестгафта, где на одном из факультетов готовили
тренеров нового вида спорта – подводного плавания. Алексей Викторович, как
человек обстоятельный, поступил в институт, прошёл весь курс обучения и в 1965
году получил диплом о высшем образовании по специальности «тренер по подводному
плаванию». А мы в 1965 году, сопливые школьники, ещё только начинали мечтать о
«голубом континенте». Наше пижонство А.В. конечно замечал и тихо посмеивался
про себя.
Но вот у Алексея Викторовича подошёл
к критическому 30- килограммовому давлению запас воздуха в баллонах. Он вышел
из воды. Все страхующие и обеспечивающие директорский спуск расслабились. Мы
же, как и планировали, продолжали свои выступления.
Мелькают одно за другим лица у трапа.
Меняются акваланги, передаётся водолазам аппаратура и хитроумное снаряжение.
Раздаются команды. Работа кипит! Душа радуется!
Вдруг эту вулканическую деятельность
прервал голос Алексея Викторовича:
– Ваня, а почему они у вас всё время
что-то спрашивают? Они не знают, что им делать?
Стало предельно ясно, что весь наш
«цирк на воде» провалился. Единственным зрителем мы не поняты и освистаны. У
Алексея Викторовича был менталитет одиночки-натуралиста, который бродит в
природе сам по себе и решает ему одному ведомую научную сверхзадачу. Наши же
«учебно-штабные учения, максимально приближенные к боевым», были чужды ему и по
духу, и по массовости привлечённых исполнителей. Проявленные и напечатанные
поздно вечером подводные кадры вбили последний гвоздь в наш
образцово-показательный спуск. Вспышка барахлила, почти всё было не в фокусе, и
хорошо получился только один кадр: на снимке выхвачено три четверти лица
директора и его широко раскрытый глаз из-за бликующего стекла маски.
Обнародовать этот фотошедевр мы не стали.
Через год отношения между Алексеем
Викторовичем и Борисом Владимировичем окончательно разладились, и мы всем
составом перешли работать в ставший нам со временем родным Тихоокеанский
институт географии.
Прошло почти десять лет. Жирмунский
помирился с Преображенским. Мы уже почти все позащищали диссертации, и ещё
продолжали бороздить моря и океаны наши научно-исследовательские суда. Я пришел
на 44-й причал встречать друзей из рейса. Экспедиция была Института биологии
моря. Одним из первых по трапу легко сбежал Алексей Викторович Жирмунский,
заметив меня в толпе, подошёл и с гордостью сказал: – Ваня, а я ходил под воду!
Ему тогда было семьдесят лет…
Иван
АРЗАМАСЦЕВ,
кандидат
географических наук
2004 год
Фото из личного архива автора
Иван Сергеевич АРЗАМАСЦЕВ
Комментариев нет:
Отправить комментарий