Рассказ о войне. Удивительные люди

У Виктора Георгиевича КВАШИНА есть потрясающие рассказы о войне, написанные на основе воспоминаний фронтовиков.

Несколько лет подряд продолжительное время Виктор Георгиевич переписывался с ветеранами Великой Отечественной войны в надежде отыскать сведения о его дяде, пропавшем без вести в апреле 1945 года.

«Дядю я не нашёл. Зато обнаружил в нашем обществе людей удивительных, необычных для нашего времени. Пройдя рядом со смертью, они приобрели исключительную стойкость к невзгодам и постоянную готовность прийти на помощь, несмотря на возраст и болезни.

В их письмах иногда были воспоминания о фронтовых буднях или случаях необычных. Эти воспоминания изложены почти дословно, иногда даже имена героев сохранены. То, что вне фронтовых событий – художественный вымысел. Надеюсь, ветераны не обидятся».

Многих ветеранов уже нет. А те, кто остался, живут рядом, потихоньку, не привлекая внимания, не хвастаясь своими наградами и заслугами. Многого мы о них не знаем и уже не узнаем никогда.

Ветераны – особые люди, – говорит автор в своих рассказах. Им наши невзгоды нипочём. И живём мы так спокойно благодаря тем, кто воевал в ту войну… Вечная слава простым солдатам, вынесшим на своих плечах бесконечно тяжёлый труд военных будней, тем, кто пролил кровь, тем, кто погиб, но заслонил нас от необычайно жестокого и сильного врага и победил! Низкий поклон им от нас!

Мы решили опубликовать один из рассказов Виктора Георгиевича об одном из таких «простых» героев, к которым «тянется душа».

На два фронта

Михаилу Васильевичу Ярцеву дали путёвку в военный санаторий. А чего бы ни съездить? Лет десять уже никуда не выбирался. Жена умерла, потом инфаркт, теперь вот врачи разрешили, сами рекомендуют. Дочь отговаривала: что там в декабре мёрзнуть? Но он решил ехать. В его возрасте лета можно и не дождаться, а на Чёрном море и зимой не холодно.

Аэропорт ослепил чистотой и комфортом. В самолёт посадка по закрытому переходу – хоть в домашних тапочках иди, не замерзнешь. В «Боинге» Михаил Васильевич летел первый раз в жизни. Место досталось у иллюминатора. Кресла удобные, ноги вытянуть можно. Стюардессы улыбаются, не знают чем угодить. Молоденькая соседка (хотя для него теперь почти все «молоденькие») заметно нервничала, и Михаил Васильевич попытался её успокоить:

– Вот дожили, какие самолеты стали! Одно удовольствие, даже уши на взлёте не болят.

Соседка бросила на него презрительный взгляд.

– Полный отстой! Так некомфортно я ещё не летала. Никогда больше не полечу этой компанией!

«Избаловались! Трудностей не знают», – подумал Михаил Васильевич, но вспомнив о больном сердце, спорить не стал. Уставился в иллюминатор.

Внизу медленно проплывали заснеженные извилистые речки, посёлки, дороги, рощицы. «А ведь в начале войны здесь был фронт. От Балтики до Чёрного моря. Надо же, куда немец дошёл! И как выстояли?» Но и воспоминания пришлось отогнать – нельзя нервничать, и так нарушил запрет врачей лететь самолетом.

Санаторий был шикарный. Видимо, ещё сталинских времен. Расположен в тихом распадке между гор на окраине города. Здания украшены колоннами, лепниной и статуями, прославляющими мирный труд советских граждан. Палаты на двоих. Питание четыре раза в день самое разнообразное, с фруктами и соками.

Михаил Васильевич был доволен. Только фронтовиков было мало. Были военные пенсионеры, были «афганцы» и «чеченцы», но у них другая война. Соседом по палате оказался ветеран труда, насквозь больной. Он постоянно смотрел телевизор и говорил о маленькой пенсии, больших ценах и всё жаловался на жизнь.

Геннадий Добров. Новой войны не хочу

Михаил Васильевич твёрдо решил ни с кем не спорить, не расстраиваться, поправлять здоровье. Он гулял по дорожкам санаторного парка, обсаженным кипарисами и другими южными деревьями, большинство которых были зелёными, или шёл в город, на берег моря к портовому молу.

Зимнее море было тёмным, штормило. Он подолгу наблюдал, как длинные волны одна за другой бились в бетонный мол, взлетали широкими фонтанами вверх и осыпались мелкими брызгами. Пахло водорослями и солью. «Вот так и мы волна за волной били в фашистскую стену, разбивались в пыль, но за нами шли другие и сломали, и затопили собой вражеское логово и Европу. Жаль, что не всю. Не тявкали бы теперь, не мешали бы жить». Такие рассуждения он прерывал, чтобы не нервничать, шёл обратно в санаторий или просто гулял по улицам города.

Магазин «Кавказские вина». Зашёл. Любил когда-то. Витрины с подсветками, и чего только нет! «Не то, что в наше время…»

– Дед, долго ты тут зевать будешь? Подвинься! – молодой, самоуверенный, наглый.

Михаил Васильевич молча пошёл к выходу. «Главное – не нервничать».

– Извинись перед стариком! – раздалось за спиной.

– Да задолбали эти ветераны!

Раздался глухой удар. Продавщица взвизгнула. Михаил Васильевич обернулся. Двое крепких мужчин подняли с пола парня с разбитой губой, подтащили к нему.

– Извинись!

– Отпустите его, ребята, он всё равно не поймёт, – сказал Михаил Васильевич.

– Ладно, живи, тварь! – сказал тот, что был повыше. – А вы сейчас в санаторий? Пойдёмте вместе. А то такие, как этот, мстительные.

– Спасибо, я сам. Я медленно хожу.

– А мы не спешим, правда, Егор?

– Откуда вы знаете, что я в санатории?

– А мы тоже там.

– Ну, тогда давайте знакомиться. Гвардии старший сержант Ярцев Михаил Васильевич. Второй Украинский, затем Первый Белорусский фронты.

– Лейтенант Виктор Самойлов. Кандагар, – в тон ветерану ответил высокий.

– Рядовой Кравченко, – Егор протянул левую руку.

Только сейчас Михаил Васильевич заметил, что правая рука Егора в перчатке и выглядит неестественно – протез.

– А вы с какой войны? – спросил Егора Михаил Васильевич.

– Все мы оттуда.

– И сколько вас «всех»?

– Четверо, – ответил Виктор. – Михаил Васильевич, присоединяйтесь к нашей компании. Мы тут местечко разведали в лесу. Посидим вечером по-походному у костра, шашлык будет.

Было в этих мужчинах нечто располагающее, и он согласился, тем более что сосед по комнате уже надоел своим нытьём о плохой жизни.

Виктор зашёл за Михаилом Васильевичем после ужина.

За территорией санатория в изгибе распадка уже горел костёр, на обломке фанеры был накрыт импровизированный стол.

Поздоровались.

– Ваше место, Михаил Васильевич, – указал Виктор на единственный стул, видимо, специально принесённый. – Присаживайтесь.

Михаилу Васильевичу хотелось быть равным среди равных.

– Что ж вы меня совсем старым-немощным считаете? Я как все.

– Мы не возраст уважаем, а заслуги, – сказал коренастый Серега.

– Откуда тебе знать о моих заслугах?

– Мы ваши орденские планки видели, у вас на пиджаке. Только боевых орденов пять. Мы все вместе не дотягиваем.

– Этот аргумент принимаю, – согласился Михаил Васильевич и уселся.

– Шашлык готов, – прокричал от костра чернявый Казбек. – Наливай, командир!

– Позвольте узнать, по какому поводу праздник? – спросил Михаил Васильевич.

– Мы не празднуем, мы отмечаем, – ответил Егор.

– Годовщину гибели роты, – добавил Виктор, – от которой мы четверо только и остались. А соответственно, и наш общий день рожденья.

Виктор налил стопку в центре стола, прикрыл хлебом, затем стал разливать остальным. Михаил Васильевич прикрыл свою стопку ладонью.

– Я свою бочку выпил… а впрочем, по такому поводу налей глоток. Один раз живём. И другу моему, не возражаете?

Виктор молча налил две стопки. Михаил Васильевич положил на одну кусочек хлеба.

Помолчали.

– Вечная память, – не выдержал Михаил Васильевич и выпил.

Четверо друзей выпили молча.

Спирт ожёг нутро, расслабил нервы. Шашлык был превосходный. Послышались шутки. Михаилу Васильевичу стало хорошо, как давно уже не было. Он был среди своих.

– Отец, расскажи, как орден «Славы» добыл, – попросил Казбек.

Михаил Васильевич вдруг стал серьёзным, помолчал в раздумье.

– Нет, ребята, про «Славу» в другой раз. Давайте я вам про свой первый бой расскажу. В тему будет.

Геннадий Добров. Память

 На фронт я попал в начале сорок второго, и сразу в гвардейский полк. Учили нас, молодых, прямо на марше, во время привалов и днёвок. Ну, пока учили, казалось, всё понятно…

На передний край прибыли в конце февраля. Деревня там была Коркачёво, и речка, как сейчас помню, Порусья называлась. Задача: реку форсировать, захватить плацдарм.

Речку перескочили, сходу немца из первых траншей выбили. И всё. У них эшелонированная оборона, доты, дзоты, блиндажи, вся местность пристреляна. Мы на голом месте, и снег выше колена. Простреливают наши позиции насквозь – головы не поднять. Потери большие. Короче, завязли мы.

Был там овраг пологий. По нему и снабжение, и пополнение ночами получали, в него и раненых стаскивали. Потом немцы с двух сторон поджали, потеснили, овражек этот простреливать стали. Совсем плохо стало, связь и снабжение с «большой землёй» только ночами, под обстрелом. Этот овраг «дорогой смерти» у нас прозвали. А приказ: плацдарм держать! Мы и держали, на два фронта, почти в окружении.

Наш ротный решил ночную вылазку организовать, чтоб немцев от оврага отбросить. Удачно вышло: подползли по снегу – и в рукопашную, молча. Ошеломили. Выбили. И уже бой почти закончился, я очередь автоматную «словил» – три пули: в грудь, в правую руку и правую ногу.

Очнулся утром в овраге. Осмотрелся, как мог – вокруг меня целый госпиталь, только без медперсонала. Раненые все тяжёлые, кто стонет, кто без сознания. У меня тоже сил нет шевелиться. Ну, стало мне ясно, что до темноты нас отсюда не вытащат. Мороз крепчает. Чувствую, замерзаю. Да ещё сосед в бреду без перерыва: «Укрой, замёрзну! Укрой, замёрзну!» В общем, деморализовал он меня. Понимаю, что не дожить мне до вечера, ноги уже перестал чувствовать. Слышу, сосед затих. Глянул на него – мёртвый, и слеза на скуле замёрзла. Жалко себя стало…

Через какое-то время движение в овраге заметил: ползёт солдат, за собой на верёвке мешок подтягивает. Я давай ему кричать, а губы не слушаются, и вместо голоса хрип только. Кое-как здоровую руку поднял и держу. Подполз он ко мне. Оказалось, земляк мой из минометного взвода, Колька Рогачёв, призывались вместе.

Он мне первым делом глоток спирта дал и сухарь большой. Потом с соседа мёртвого шинель снял, укутал меня и снегом привалил. «Лежи, – говорит, – я роту покормлю, на обратном пути тебя вытащу».

Мне, вроде, и вправду теплей стало, заснул, наверно. Очнулся уже в госпитале, через сутки. Спрашиваю: «Меня Рогачёв вынес?» «Нет, – говорят, – санитары ночью вытащили». Потом узнал, не мог Колька меня забрать, убило его в тот день.

Михаил Васильевич замолчал.

– Это ему? – показал на стопку Виктор.

– Ему. А от нашей роты тогда осталось одиннадцать человек. И на меня домой похоронка пришла. Это я уже после войны узнал. А тогда четыре месяца по госпиталям, потом в другую часть попал. Ещё дважды ранен был. Войну в Кёнигсберге окончил. А если б не Колька…

Домой Михаил Васильевич возвращался поездом, через Старую Руссу. До Коркачёво добрался двумя автобусами с пересадкой в районном посёлке. Деревня не сильно изменилась, разве что появился ряд двухквартирных домов советского периода, да пара коттеджей последних лет. Зашёл в магазин, купил бутылку водки.

– Скажите, здесь во время войны бои были…

– Да, да, говорят, много наших погибло. Памятник на бугре за речкой. Раньше на девятое мая там митинг устраивали, всем селом ходили.

– А где?

– По мосту перейдёте, он недалеко, у дороги. Снегом, наверно, завалило.

С моста хорошо было видно и реку, занесённую снегом, и овраг. Михаил Васильевич попытался отыскать взглядом место, где лежал раненый. «Наверно, вон там..»

Памятник – бетонная пирамидка с жестяной звёздочкой – стоял на возвышенности метрах в пятнадцати от дороги. Эти метры дались Михаилу Васильевичу с трудом. Снег выше колена «как тогда». «Дойду, всё равно дойду, раз уж приехал. Там Колька, надо повидаться. Другого раза, может, и не будет уже».

Вокруг обелиска, выкрашенного серебрином, по всему периметру плиты с надписями. Расчистил снег.

«Авакян А.В. гв. сержант, Аверьянов…, Аверченко, Абакумов…»

– Сколько же вас здесь, ребята!

Расчистил другую плиту: «Иванов, Иванов, Иванов, Искандеров…»

– Где же ты, Коля? Вот он.

«Рогачёв Н.И. гв. рядовой».

– Здравствуй, Коля!

Сердце кольнуло и заныло противно. Михаил Васильевич опустился на плиту.

– Прости, Коля, что не приходил. Всё дела да заботы земные. Всё казалось, что жизнь впереди… Вот, добрался, наконец.

Он откупорил водку, поставил на плиту три пластиковых стаканчика.

– Это вам всем, ребята. А это тебе лично, Коля. Спасибо тебе за жизнь мою. Троих детей вырастил, и внуков народилось семеро, и уже правнуков двое. Так что не зря ты тогда постарался.

Михаил Иванович выпил. Посидел ещё молча. Потом глубоко вдохнул морозный воздух, поднялся, обошёл памятник, очищая все плиты. И всё читал, читал фамилии, и перед глазами стоял тот бой во всех подробностях.

Последняя плита. «Яворский, Яковец, Яковлев, Якушин… Ярцев М.В. гв. рядовой…»

Михаил Васильевич не сразу сообразил, проскочил дальше по списку. Задело что-то знакомое, перечитал.

– Да это же я!

Он постоял над своей фамилией, затем вернулся к Коле, налил себе ещё.

– Так вот что выходит, дорогой ты мой Коля! Оказывается всю жизнь я здесь за тебя жил, старался память твою не опорочить, а ты там – за меня, тоже за двоих. Как в том бою – на два фронта. Ну, держись, Колёк, недолго осталось, скоро вместе повоюем!

Виктор КВАШИН

Другие рассказы Виктора Георгиевича можно прочесть здесь