Статья любезно предоставлена автором, Олегом Львовичем Фиговским
Но так ли хорошо состояние науки в России? По данным ВЦИОМ 35% россиян считают состояние науки в своём регионе плохим и 34% – удовлетворительным, и это притом, что 22% россиян признались, что им ничего не известно о состоянии науки в их регионе. Ещё хуже состояние с инженерной наукой. Интернет принес совершенно депрессивную весть, что Москва, в которой сосредоточено около 80% российского научного потенциала и кадров, согласно исследованиям немецких и голландских специалистов, заняла последнее место среди городов мира, которые можно рассматривать как научные центры. Лутц Борнманн из научного общества Макса Планка в Мюнхене и Лоэт Лейдесдорф из Амстердамского университета составили карту научных городов, определяемых по успешности проводимых в них научных исследований. Москва в этом рейтинге оказалась худшей сразу по нескольким показателям. Эксперты брали общее количество работ, опубликованных в том или ином городе, а также число публикаций, попавших в 10% самых цитируемых по данной тематике. Если в этот 10-процентный топ попадало более 10% от опубликованных в городе работ, то город на карте обозначали зеленым кругом, в противном случае круг – красный. По этой методике были исследованы научные статьи по физике, химии и психологии. Москва оказалась худшим городом из исследованных по физике и химии – ключевым областям знаний, в которых наука в Советском Союзе была традиционно сильна!
Результаты этого исследования совпадают с другими. Так, агентство Thomson Reuters установило, что российская наука находится в упадке. Тогда ученые анализировали количество российских публикаций, выходящих в иностранных рецензируемых журналах.
Сходную тенденцию констатирует и годовой отчет The Royal Society Великобритании. По числу научных публикаций Россия выбыла из первой десятки стран, в которой ее место заняла Индия. То есть не только по индексу цитирования (критерий, который в России критиковался по той причине, что мы, дескать, пишем на родном языке для своих, а о переводах не больно заботимся), но и по общему числу публикаций в научных журналах независимо от языка публикации – критерий, против которого апологетам российской науки возразить вообще нечего. В первой десятке по общему числу рецензируемых научных статей оказались США, Китай (отодвинувший Великобританию на третье место), Япония, Германия, Франция, Канада, Италия, Испания и Индия. А ведь Россия почти в 1,5 раза превосходит США по количеству инженеров-выпускников на 10 тысяч населения. В 555 вузах обучаются свыше двух миллионов будущих специалистов в области техники и технологий. Почему же в стране такое плачевное состояние в этих сферах? Как сообщил в своём докладе председатель аккредитационного совета Ассоциации инженерного образования России проф. Александр Чучалин, конкурентоспособность российских технических вузов на мировом рынке образовательных услуг ограничена отсутствием у них широкого спектра программ, аккредитованных по международным стандартам. В конце XIX – начале XX века российская система инженерного образования считалась одной из лучших в мире. В Советском Союзе её традиции удалось адаптировать к плановой экономике и добиться больших успехов в освоении космоса, создании атомной и оборонной промышленности. В середине 80-х годов доля инженеров в общем объёме выпускаемых вузами специалистов составляла более 40 процентов. Престиж инженерной профессии стал падать в 90-е из-за кризиса производства. Такое положение дел сохраняется до сих пор. И хотя в российских вузах по-прежнему обучается много инженеров, качество их образования оставляет желать лучшего. И как мы неоднократно писали ранее, практически не ведётся подготовка инновационных инженеров.
Сегодня в России разрабатываются новые методы российских инноваций; как заявил директор правительственного департамента науки, высоких технологий и образования Александр Хлунов, разработан «Российский инновационный индекс» позволяющий не только узнать положение дел в сфере инноваций, но и наметить приоритеты, что даст возможность корректного сопоставления с другими странами. Было отмечено, что «есть класс предприятий, которые считают инновационную деятельность для себя обязательной, как инструмент достижения конкурентоспособности». Однако доля затрат на инновации в объеме продаж российской промышленности в 2–3 раза уступает европейским странам. Что касается государственной поддержки науки, то по абсолютным затратам Россия в 2009 году вышла на восьмое место в мире с 26,6 миллиардами долларов (первое место у США – 398,2 миллиарда долларов). В то же время, Россия серьезно отстает по соотношению внутренних затрат на науку к ВВП (29-е место с 1,24% в 2009 году), находясь, в частности, позади Ирландии и Эстонии. Лидеры в этом плане – Израиль (4,86%), Финляндия (4,01%), Швеция (3,75%).
Тут, вероятно, уместно ещё раз подчеркнуть критическую важность срочного перехода к инновационной экономике. Так, американский экономист Анатолий Долгов пишет, что в России, США и ЕС сложилась критическая ситуация для просто выживания в виду отсутствия рабочих мест, которые не только большей частью находятся в Китае, но и потому что они же захватывают и рабочие места по сбыту своей же продукции в других странах. Он, в частности, считает, что с почти 100% вероятностью все проекты в Сколково не дадут России ничего, если предварительно не произойдёт полной переориентации страны на новый путь развития - в основном индустриальный, с максимальной автоматизацией производства. Эту основную задачу современности может разрешить симбиоз профессионалов - бизнесменов, производственников и ученых. Далее он пишет, что на пьедестале почета должен быть не олигарх, юрист и милиционер, коими только и забито всё ТВ, а ИЗОБРЕТАТЕЛЬ! Но пока судьба изобретателей в России плачевна, о чём мы уже писали ранее.
Но ведь инновации без действующего класса изобретателей невозможны, а это требует смены социальной структуры общества. Об этом заявил замглавы Минэкономразвития России Андрей Клепач. Он поянил, что сейчас в РФ интеллектуальный класс не является средним классом. «Экономика не может быть инновационной, если интеллектуальный, класс по определению является бедным», - отметил Клепач, добавив, что, согласно долгосрочным прогнозам, интеллектуальный класс и будет оставаться бедным по консервативному варианту развития до 2020 года и, может быть, даже дольше; причём если модель экономического развития России останется стабильной, в которой основными секторами, где генерируются доходы, зарплата и прибыль, будут оставаться сырьевой, металлургический, то «мы будем иметь в лучшем случае рост около 3% в год в долгосрочной перспективе».
На днях помощник президента Медведева Аркадий Дворкович дал интервью газете Financial Times, в котором он признался, что несмотря на все усилия, инвестиционный климат России не улучшился. Неуспех закономерен и предсказуем. Инвесторы прекрасно помнят политику госкапитализма после 2000-го года с громкими сопутствующими событиями – делом «ЮКОСа», государственным прессингом по отношению к иностранным компаниям, судебными разбирательствами между российскими и международными компаниями, где, как правило, победа была за российской стороной, «газовые войны» и прочее. Россия активно подрывала доверие иностранных и отечественных инвесторов к себе. И что же теперь удивляться и обижаться, когда Запад блокирует российские инвестиции, вступление в ВТО и отказывается от отмены поправки Джексона-Вэника, визового режима и т.д. Пока почти все инициативы президента – это отмена решений, которые и не стоило принимать изначально, ведь это неправильно, когда представители государства сидят в советах директоров компаний или когда происходит ползучая национализация. Неспособность и нежелание российских властей и компаний предвидеть последствия своей политики, действий и слов наносят стране и ее предприятиям колоссальный ущерб. В результате теряются деньги и влияние.
Медведев правильно понимает, что предыдущая политика – тупик, понимает, что России нужны иностранные мозги, know-how, капитал. Он предпринимает попытки реформировать экономику, но так и не сформулировал политику, которая реально улучшила бы положение. В крайне сложном современном мире необходимо совмещать аналитику, стратегию, прогнозирование, управление рисками, коммуникации в едином долгосрочном плане. И надо делать это на высочайшем уровне: в политике – на уровне первого, второго лица, в бизнесе – на уровне правления. Кроме того, надо не только развивать правильные стратегии, а рассчитывать, как другие будут на них реагировать. А такому подходу сильно мешает линеарное, однобокое мышление. Показательно, что в России формирование стратегии в бизнесе остается слабым местом. Такие функции делегируются далеко вниз по иерархической лестнице каждой структуры, при этом обратная связь с верхами отсутствует, другие мнения – в том числе экспертные предупреждения о предстоящих проблемах, если вообще имеются, до власти не доходят. А даже если доходят, первые лица, скорее всего, продолжают делать все «по-своему».
Истоки этого явления лежат глубже вливания денег в науку и «возвращения» своих кадров. Чтобы попасть в США, китайские студенты получают достаточно сильную подготовку у себя на родине: их образование конкурентоспособно на уровне других поставщиков кадров, тех же стран СНГ. Общий уровень работ в Китае растет: многие международные химические компании, например, вывели первичные производства по синтезу веществ для скрининга лекарств в Китай. Еще 10 лет назад этот неблагодарный труд считался вотчиной стран СНГ: китайцы были дешевле, но не могли обеспечить нужный уровень работ. Сейчас могут. Эта история успеха диссонирует с действиями российских властей, на словах провозглашающих «возрождение» и «возвращение» науки. Вложение денег в «утекшие» мозги продолжает быть бессистемным, среда благоприятствования научной деятельности появится разве что в Сколково, а общий уровень образования снижается.
Сегодня перед Россией стоят те же вопросы, что и 20 лет назад – примитивизация экономики, отсутствие общенациональных задач и механизмов их достижения. Необходимы кардинальные реформы отношений в сфере труда. У нас установилась вопиющая недооценка профессиональных качеств индивидуального труда, и поэтому резкое увеличение стоимости интеллектуального труда – абсолютный императив. Вредит модернизации безответственность собственников и менеджеров за нарушение трудового законодательства. В этом отношении в стране установился ужасный феодализм, замечает директор Института экономики РАН Руслан Гринберг. Основными рисками инновационной политики по его мнению являются:
– Отсутствие целеполагания. Если есть цель — должен быть маршрут, и указание, что сделать и когда. Не сделано — нужно кого-то наказывать, что обычно и делается во всех странах, демократических или авторитарных, безразлично.
– Отсутствие сильного государства или желания реализовать уже имеющиеся силы государства. Премьер-министр часто говорит, что у нас уже сильное государство, а этого не скажешь в принципе по одной уже системе налогообложения. При слабом государстве еще уместна была плоская шкала налогообложения. А теперь, когда сильное? Если реально сильное государство не может решать осознанные им проблемы, тогда риск состоит в том, что сама власть не верит в собственные силы.
– Всевластие бюрократии. Есть только два способа, как его преодолевать. Либо Сталин, либо демократический контроль. К счастью, нет сталинских репрессий, к несчастью, нет демократического контроля. В этом вакууме бюрократия творит чудеса, делает все, что хочет, и никакой мотивации и заинтересованности у нее нет, чтобы проводить модернизацию.
– Усталость, уныние, и социальная апатия верха и низа — это также риски. Был такой анекдот в советское время: «у армянского радио спрашивают, что такое морально-политическое единство советского народа? Ответ: это когда все вместе — «за», а по отдельности — «против».
Пока Россия обретается на стадии ритуальных заклинаний по поводу модернизации. И хорошо, что эти заклинания уже начали звучать, значит, выход из создавшего положения мы уже начали искать.
На мой взгляд, идеологически таким выходом является проект Сколково, хотя у этого проекта много противников. Недавно, выступая на совместном заседании попечительского совета фонда «Сколково» и президентской Комиссии по модернизации, Дмитрий Медведев посетовал, что проект «российской кремниевой долины» как-то пока не слишком популярен. Даже в России только 15% граждан твердо знают, зачем инноград «Сколково» вообще нужен и чем занимается. Да и та цифра, на мой взгляд, завышена. Просто часть опрошенных – люди деликатные и боятся обидеть президента единственно честным признанием: хрен его знает, Ваше превосходительство, зачем оно надо… «Такие цифры нельзя считать удовлетворительными, – заявил недовольный Медведев. – «Сколково» не кулуарный, а публичный проект. Наши граждане должны быть полностью в курсе, какие инициативы реализуются в рамках Центра, как они финансируются, что уже сделано, что предполагается делать дальше, вся информация и ее источники должны быть максимально достоверны и доступны». Важно раскрутить инноград «Сколково» так, чтобы он стал «стреляющим брендом», – постановил президент.
Что ж – такой опыт у нас имеется. Достаточно вспомнить стреляющий бренд «автомат Калашникова», который раскрутился до такой степени, что попал на гербы четырех государств. Правда, автомат был особо привлекателен простотой в обращении и запоминающимся силуэтом. У «Сколкова» и с первым, и со вторым есть некоторые проблемы. Но все же президент прав и справедлив не в полном объеме. За полтора года условно-досрочного существования инноград сумел запомниться сразу несколькими яркими событиями/явлениями, сообщает политолог Станислав Белкович. Например, привлечением к сотрудничеству прославленной то ли разведчицы, то ли инвестбанкирши Анны Чапмен. Г-жа Чапмен стала первым из известных инноваторов, решивших окопаться в Сколкове, чтобы, по ее собственной версии, заниматься некими разработками в области технологий 3D.
Он отмечает две проблемы. Проблема первая. В мире постиндустриального сознания, где господствует интернет, где сформирована совершенно новая, неведомая индустриальному обществу коммуникационная среда, локализация умов / талантов в одном конкретном физико-географическом месте просто не нужна. Это в индустриальное время человек был привязан к своему рабочему месту, своей фабрике, имеющей недвусмысленный почтовый адрес. Сегодня же соавторы того или иного стартапа могут жить на разных континентах и даже не быть знакомы друг с другом «в реале». Зачем им какое-то отдаленное «Сколково»? Инноград Медведева – Вексельберга – это попытка проводить инноватизацию первой половины XXI века по стандартам 60-х–70-х годов века минувшего. Проблема вторая. Чтобы в любой стране, в каком бы то ни было обществе, состоялся инновационный прорыв, нужен культ интеллекта и знаний.
Хорошо, что проблемы поставили, теперь их надо решать. Ведь решались в России не менее сложные задачи, такие, как атомный проект Курчатова и космический проект Королёва. «Сколково» как центр коммерциализации инноваций – проект не российский, а вселенский. Проекты Курчатова и Королева задумывались и заказывались как локальные, но последствия оказались глобальны. «Сколково» – проект изначально, по определению мировой, и реализован может быть только с этим пониманием. Мало того, что он открыто, публично рассчитан на приток знаний, ресурсов, институтов «оттуда». Важнее, что он предназначен для решения глобальных задач – угаданных, но не поставленных.
Магические слова сказаны у колыбели «Сколково» Владиславом Сурковым: центральная проблема проекта – спрос на инновации; такой спрос могут предъявить только глобальные корпорации полного цикла. Тем не менее, по-прежнему в ходу наивные грезы о том, будто заказчиком (а не субподрядчиком) инноваций может стать малый и средний бизнес. Перед глобальной корпорацией проблема «внедрения» попросту не стоит, она для этого создана. Корпорации же неполного цикла, а тем более холдинги и т.п., не способны «внедрить» у себя инновации: это неизбежно потребует менять структуру своего спроса и предложения, рушить устоявшиеся сети отношений с другими корпорациями, убеждать, ломать… Либо у цепочки один хозяин типа Госплана/Газпрома, либо задача видимого решения не имеет.
Золотые рыбки коммерциализации, за которыми инноваторы закинут удочки в сколковский пруд, оказались транснациональными кашалотами. Влезут ли они туда, а главное – зачем приплывут? Для чего проект «Сколково», эта исчезающе малая площадка в периферийной стране, может понадобиться глобальным корпорациям полного цикла? В сфере их интересов, во-первых, энергетические, сырьевые, пространственные ресурсы территорий; во-вторых, институциональные условия производства на этих территориях; в-третьих, население – либо платежеспособное, либо со спросом, спонсируемым из госбюджета. Поэтому глобальные корпорации не особо интересуются субъектами размером меньше, чем страна. Они предпочитают договариваться с национальными правительствами. Мелочевку типа мало-среднего бизнеса, местных медиа, НКО и т.п. при необходимости скупают на корню, а инноваторов импортируют, причем те в большинстве прибывают своим ходом, – пишут в журнале «Эксперт» Станислав Наумов и Сергей Чернышев.
Цель проекта Сколково – ввести инновации, этот новый глобальный товар, в устоявшиеся отношения с транснациональными партнерами. Выставить наш спрос на конечные продукты против их спроса на инновации. Расплачиваться за импорт не минералами, а интеллектуальной собственностью! Благодаря этому, от полуколониального обмена пеньки и тюленьего жира на стеклянные бусы мы начнем переходить к обоюдному обмену компетенциями. Поначалу, возможно, придется принудить глобальные корпорации купить инновационный продукт, ясно дав понять, что иначе они и старого контракта не получат. Но для дальнейшего продвижения необходимо, чтобы наш новый продукт действительно удовлетворял реальный и конкретный спрос. В этом смысле перед проектом Сколково стоит задача глобальной инициации: побудить, научить, приучить, создать прецедент.
Весьма важен вопрос о том, кому достанется контроль над «Сколково». В ближайшие годы основные стратегические решения для системообразующих российских корпораций – государственных, полугосударственных, приватизируемых или находящихся в стадии подготовки к приватизации – будут разрабываться на кампусах «Сколково». А где решения – там и масштабные заказы. Тот, кто получит неформальный рычаг влияния на «вербовку» заказчиков через инноград и под бренд «Сколково», сможет если не монополизировать российский рынок системной интеграции, то, во всяком случае, надолго захватить на нем лидирующие позиции. Инноград стал объектом ожесточенной лоббистской борьбы, обильно подкрепленной политическими технологиями и черным пиаром.
Одним из реальных конкурентов «Сколково» может стать и создаваемое премьер-министром Владимиром Путиным Агентство стратегических инициатив (АСИ). В Волгограде он обозначил три направления работы АСИ: «новый бизнес» («административная» помощь новым проектам – снижение барьеров для выхода на рынок, повышение эффективности отраслевого регулирования и т. д.), «молодые профессионалы» (как пояснил Владимир Путин, в рамках этого направления предстоит «заняться созданием системы профессиональных квалификаций») и «отклонение от жестких бюрократических моделей ротации кадров в государственных и частных структурах».
Архитектура Сколково может варьироваться, но структура процесса «коммерциализации инноваций» предопределена инстуционально. Такая детерминированность хотя и открывает простор для творческого профессионального совершенствования, но не оставляет места для менеджерского волюнтаризма и эмпирики. Поэтому успех «Сколково» может стать поворотным пунктом «коммерциализации инноваций» для всей многострадальной России.
 |
| О.Л. Фиговский Альбом: Инновации и инноваторы |
Большинство, как в России, так и на Западе относится к вопросу перехода России к глобальной экономике инноваций скептически. «У нас наука всегда была на высоком уровне, – отметил Леонид Гозман (РОСНАНО), выступая в Вашингтоне на “круглом столе”, посвященном вкладу русскоязычной диаспоры в модернизацию России. – У нас были блестящие имена с 19-го века по 21-й. Когда есть Павлов, Мечников, Сахаров – это уже совсем неплохо. Но у нас никогда не было умения коммерциализировать научные разработки».
Но так ли хорошо состояние науки в России? По данным ВЦИОМ 35% россиян считают состояние науки в своём регионе плохим и 34% – удовлетворительным, и это притом, что 22% россиян признались, что им ничего не известно о состоянии науки в их регионе. Ещё хуже состояние с инженерной наукой. Интернет принес совершенно депрессивную весть, что Москва, в которой сосредоточено около 80% российского научного потенциала и кадров, согласно исследованиям немецких и голландских специалистов, заняла последнее место среди городов мира, которые можно рассматривать как научные центры. Лутц Борнманн из научного общества Макса Планка в Мюнхене и Лоэт Лейдесдорф из Амстердамского университета составили карту научных городов, определяемых по успешности проводимых в них научных исследований. Москва в этом рейтинге оказалась худшей сразу по нескольким показателям. Эксперты брали общее количество работ, опубликованных в том или ином городе, а также число публикаций, попавших в 10% самых цитируемых по данной тематике. Если в этот 10-процентный топ попадало более 10% от опубликованных в городе работ, то город на карте обозначали зеленым кругом, в противном случае круг – красный. По этой методике были исследованы научные статьи по физике, химии и психологии. Москва оказалась худшим городом из исследованных по физике и химии – ключевым областям знаний, в которых наука в Советском Союзе была традиционно сильна!
Результаты этого исследования совпадают с другими. Так, агентство Thomson Reuters установило, что российская наука находится в упадке. Тогда ученые анализировали количество российских публикаций, выходящих в иностранных рецензируемых журналах.
Сходную тенденцию констатирует и годовой отчет The Royal Society Великобритании. По числу научных публикаций Россия выбыла из первой десятки стран, в которой ее место заняла Индия. То есть не только по индексу цитирования (критерий, который в России критиковался по той причине, что мы, дескать, пишем на родном языке для своих, а о переводах не больно заботимся), но и по общему числу публикаций в научных журналах независимо от языка публикации – критерий, против которого апологетам российской науки возразить вообще нечего. В первой десятке по общему числу рецензируемых научных статей оказались США, Китай (отодвинувший Великобританию на третье место), Япония, Германия, Франция, Канада, Италия, Испания и Индия. А ведь Россия почти в 1,5 раза превосходит США по количеству инженеров-выпускников на 10 тысяч населения. В 555 вузах обучаются свыше двух миллионов будущих специалистов в области техники и технологий. Почему же в стране такое плачевное состояние в этих сферах? Как сообщил в своём докладе председатель аккредитационного совета Ассоциации инженерного образования России проф. Александр Чучалин, конкурентоспособность российских технических вузов на мировом рынке образовательных услуг ограничена отсутствием у них широкого спектра программ, аккредитованных по международным стандартам. В конце XIX – начале XX века российская система инженерного образования считалась одной из лучших в мире. В Советском Союзе её традиции удалось адаптировать к плановой экономике и добиться больших успехов в освоении космоса, создании атомной и оборонной промышленности. В середине 80-х годов доля инженеров в общем объёме выпускаемых вузами специалистов составляла более 40 процентов. Престиж инженерной профессии стал падать в 90-е из-за кризиса производства. Такое положение дел сохраняется до сих пор. И хотя в российских вузах по-прежнему обучается много инженеров, качество их образования оставляет желать лучшего. И как мы неоднократно писали ранее, практически не ведётся подготовка инновационных инженеров.
Сегодня в России разрабатываются новые методы российских инноваций; как заявил директор правительственного департамента науки, высоких технологий и образования Александр Хлунов, разработан «Российский инновационный индекс» позволяющий не только узнать положение дел в сфере инноваций, но и наметить приоритеты, что даст возможность корректного сопоставления с другими странами. Было отмечено, что «есть класс предприятий, которые считают инновационную деятельность для себя обязательной, как инструмент достижения конкурентоспособности». Однако доля затрат на инновации в объеме продаж российской промышленности в 2–3 раза уступает европейским странам. Что касается государственной поддержки науки, то по абсолютным затратам Россия в 2009 году вышла на восьмое место в мире с 26,6 миллиардами долларов (первое место у США – 398,2 миллиарда долларов). В то же время, Россия серьезно отстает по соотношению внутренних затрат на науку к ВВП (29-е место с 1,24% в 2009 году), находясь, в частности, позади Ирландии и Эстонии. Лидеры в этом плане – Израиль (4,86%), Финляндия (4,01%), Швеция (3,75%).
Тут, вероятно, уместно ещё раз подчеркнуть критическую важность срочного перехода к инновационной экономике. Так, американский экономист Анатолий Долгов пишет, что в России, США и ЕС сложилась критическая ситуация для просто выживания в виду отсутствия рабочих мест, которые не только большей частью находятся в Китае, но и потому что они же захватывают и рабочие места по сбыту своей же продукции в других странах. Он, в частности, считает, что с почти 100% вероятностью все проекты в Сколково не дадут России ничего, если предварительно не произойдёт полной переориентации страны на новый путь развития - в основном индустриальный, с максимальной автоматизацией производства. Эту основную задачу современности может разрешить симбиоз профессионалов - бизнесменов, производственников и ученых. Далее он пишет, что на пьедестале почета должен быть не олигарх, юрист и милиционер, коими только и забито всё ТВ, а ИЗОБРЕТАТЕЛЬ! Но пока судьба изобретателей в России плачевна, о чём мы уже писали ранее.
Но ведь инновации без действующего класса изобретателей невозможны, а это требует смены социальной структуры общества. Об этом заявил замглавы Минэкономразвития России Андрей Клепач. Он поянил, что сейчас в РФ интеллектуальный класс не является средним классом. «Экономика не может быть инновационной, если интеллектуальный, класс по определению является бедным», - отметил Клепач, добавив, что, согласно долгосрочным прогнозам, интеллектуальный класс и будет оставаться бедным по консервативному варианту развития до 2020 года и, может быть, даже дольше; причём если модель экономического развития России останется стабильной, в которой основными секторами, где генерируются доходы, зарплата и прибыль, будут оставаться сырьевой, металлургический, то «мы будем иметь в лучшем случае рост около 3% в год в долгосрочной перспективе».
На днях помощник президента Медведева Аркадий Дворкович дал интервью газете Financial Times, в котором он признался, что несмотря на все усилия, инвестиционный климат России не улучшился. Неуспех закономерен и предсказуем. Инвесторы прекрасно помнят политику госкапитализма после 2000-го года с громкими сопутствующими событиями – делом «ЮКОСа», государственным прессингом по отношению к иностранным компаниям, судебными разбирательствами между российскими и международными компаниями, где, как правило, победа была за российской стороной, «газовые войны» и прочее. Россия активно подрывала доверие иностранных и отечественных инвесторов к себе. И что же теперь удивляться и обижаться, когда Запад блокирует российские инвестиции, вступление в ВТО и отказывается от отмены поправки Джексона-Вэника, визового режима и т.д. Пока почти все инициативы президента – это отмена решений, которые и не стоило принимать изначально, ведь это неправильно, когда представители государства сидят в советах директоров компаний или когда происходит ползучая национализация. Неспособность и нежелание российских властей и компаний предвидеть последствия своей политики, действий и слов наносят стране и ее предприятиям колоссальный ущерб. В результате теряются деньги и влияние.
Медведев правильно понимает, что предыдущая политика – тупик, понимает, что России нужны иностранные мозги, know-how, капитал. Он предпринимает попытки реформировать экономику, но так и не сформулировал политику, которая реально улучшила бы положение. В крайне сложном современном мире необходимо совмещать аналитику, стратегию, прогнозирование, управление рисками, коммуникации в едином долгосрочном плане. И надо делать это на высочайшем уровне: в политике – на уровне первого, второго лица, в бизнесе – на уровне правления. Кроме того, надо не только развивать правильные стратегии, а рассчитывать, как другие будут на них реагировать. А такому подходу сильно мешает линеарное, однобокое мышление. Показательно, что в России формирование стратегии в бизнесе остается слабым местом. Такие функции делегируются далеко вниз по иерархической лестнице каждой структуры, при этом обратная связь с верхами отсутствует, другие мнения – в том числе экспертные предупреждения о предстоящих проблемах, если вообще имеются, до власти не доходят. А даже если доходят, первые лица, скорее всего, продолжают делать все «по-своему».
А в Китае есть своя серьезная и последовательная позиция не только в создании привлекательного инвестиционного климата, но и в науке. Выход Китая на второе место по числу публикаций после США на этой неделе констатировали эксперты британского Королевского научного общества. Хотя в научном мире авторитет большинства публикаций китайских ученых не слишком высок. Многие сравнивают китайские научные статьи с товарами, где присутствует логотип Made in China: их много, они везде, но их качество не ахти какое. Например, химики-синтетики говорят о том, что «китайские» методики не воспроизводятся. Иногда фиксируются случаи фальсификации и плагиата, работы часто являются простой констатацией ряда фактов и не включают серьезного анализа данных, качественных выводов. Все это дает хорошую возможность списать «численные» успехи китайской науки на численность населения и проигнорировать неприятную статистику, согласно которой Россия вообще вылетела из десятки самых продуктивных научных стран. Аналогичным образом можно дискредитировать успехи других развивающихся стран — Индии, Бразилии, Турции. Но это будет лишь «страусиной политикой», провозглашающей утверждение ложным из-за неверно оформленной аргументации. Факт остается фактом: Китай занял очень серьезную и последовательную позицию по созданию собственной науки.
Китай занял очень последовательную позицию по возвращению своих ученых – и они возвращаются. Поэтому аспиранты и постдоки, которых мы воспитываем, – это вложение не в американскую науку, а в китайскую», – посетовал в интервью «Газете.Ru» профессор Университета штата Нью-Йорк кристаллограф Артем Оганов. Если китайцы успешно двигают вперед флагманскую науку США, то при создании соответствующей среды (а она постепенно создается) в родной стране они смогут успешно двигать свою, китайскую науку. При этом они не пытаются пройти своим независимым путем, изобретя сначала свой велосипед, а потом свой автомобиль. Они без стеснения используют США как кузницу своих кадров, школу (причем такое образование им достается совершенно бесплатно, в отличие от прямых приобретений технологий). Пройдя школу жесткой американской научной системы, китайский ученый сам становится частью ее интеллектуального багажа и увозит его домой, в Китай. Поэтому результат последовательной политики восстановления интеллектуального потенциала и развития собственной науки виден уже сейчас – хотя бы в количественных показателях научной деятельности. Не гнушаясь не совсем прозрачными методами заимствования «мозгов» и разработок, Китай гнет свою линию.
Истоки этого явления лежат глубже вливания денег в науку и «возвращения» своих кадров. Чтобы попасть в США, китайские студенты получают достаточно сильную подготовку у себя на родине: их образование конкурентоспособно на уровне других поставщиков кадров, тех же стран СНГ. Общий уровень работ в Китае растет: многие международные химические компании, например, вывели первичные производства по синтезу веществ для скрининга лекарств в Китай. Еще 10 лет назад этот неблагодарный труд считался вотчиной стран СНГ: китайцы были дешевле, но не могли обеспечить нужный уровень работ. Сейчас могут. Эта история успеха диссонирует с действиями российских властей, на словах провозглашающих «возрождение» и «возвращение» науки. Вложение денег в «утекшие» мозги продолжает быть бессистемным, среда благоприятствования научной деятельности появится разве что в Сколково, а общий уровень образования снижается.
Сегодня перед Россией стоят те же вопросы, что и 20 лет назад – примитивизация экономики, отсутствие общенациональных задач и механизмов их достижения. Необходимы кардинальные реформы отношений в сфере труда. У нас установилась вопиющая недооценка профессиональных качеств индивидуального труда, и поэтому резкое увеличение стоимости интеллектуального труда – абсолютный императив. Вредит модернизации безответственность собственников и менеджеров за нарушение трудового законодательства. В этом отношении в стране установился ужасный феодализм, замечает директор Института экономики РАН Руслан Гринберг. Основными рисками инновационной политики по его мнению являются:
– Отсутствие целеполагания. Если есть цель — должен быть маршрут, и указание, что сделать и когда. Не сделано — нужно кого-то наказывать, что обычно и делается во всех странах, демократических или авторитарных, безразлично.
– Отсутствие сильного государства или желания реализовать уже имеющиеся силы государства. Премьер-министр часто говорит, что у нас уже сильное государство, а этого не скажешь в принципе по одной уже системе налогообложения. При слабом государстве еще уместна была плоская шкала налогообложения. А теперь, когда сильное? Если реально сильное государство не может решать осознанные им проблемы, тогда риск состоит в том, что сама власть не верит в собственные силы.
– Всевластие бюрократии. Есть только два способа, как его преодолевать. Либо Сталин, либо демократический контроль. К счастью, нет сталинских репрессий, к несчастью, нет демократического контроля. В этом вакууме бюрократия творит чудеса, делает все, что хочет, и никакой мотивации и заинтересованности у нее нет, чтобы проводить модернизацию.
– Усталость, уныние, и социальная апатия верха и низа — это также риски. Был такой анекдот в советское время: «у армянского радио спрашивают, что такое морально-политическое единство советского народа? Ответ: это когда все вместе — «за», а по отдельности — «против».
Пока Россия обретается на стадии ритуальных заклинаний по поводу модернизации. И хорошо, что эти заклинания уже начали звучать, значит, выход из создавшего положения мы уже начали искать.
На мой взгляд, идеологически таким выходом является проект Сколково, хотя у этого проекта много противников. Недавно, выступая на совместном заседании попечительского совета фонда «Сколково» и президентской Комиссии по модернизации, Дмитрий Медведев посетовал, что проект «российской кремниевой долины» как-то пока не слишком популярен. Даже в России только 15% граждан твердо знают, зачем инноград «Сколково» вообще нужен и чем занимается. Да и та цифра, на мой взгляд, завышена. Просто часть опрошенных – люди деликатные и боятся обидеть президента единственно честным признанием: хрен его знает, Ваше превосходительство, зачем оно надо… «Такие цифры нельзя считать удовлетворительными, – заявил недовольный Медведев. – «Сколково» не кулуарный, а публичный проект. Наши граждане должны быть полностью в курсе, какие инициативы реализуются в рамках Центра, как они финансируются, что уже сделано, что предполагается делать дальше, вся информация и ее источники должны быть максимально достоверны и доступны». Важно раскрутить инноград «Сколково» так, чтобы он стал «стреляющим брендом», – постановил президент.
Что ж – такой опыт у нас имеется. Достаточно вспомнить стреляющий бренд «автомат Калашникова», который раскрутился до такой степени, что попал на гербы четырех государств. Правда, автомат был особо привлекателен простотой в обращении и запоминающимся силуэтом. У «Сколкова» и с первым, и со вторым есть некоторые проблемы. Но все же президент прав и справедлив не в полном объеме. За полтора года условно-досрочного существования инноград сумел запомниться сразу несколькими яркими событиями/явлениями, сообщает политолог Станислав Белкович. Например, привлечением к сотрудничеству прославленной то ли разведчицы, то ли инвестбанкирши Анны Чапмен. Г-жа Чапмен стала первым из известных инноваторов, решивших окопаться в Сколкове, чтобы, по ее собственной версии, заниматься некими разработками в области технологий 3D.
Он отмечает две проблемы. Проблема первая. В мире постиндустриального сознания, где господствует интернет, где сформирована совершенно новая, неведомая индустриальному обществу коммуникационная среда, локализация умов / талантов в одном конкретном физико-географическом месте просто не нужна. Это в индустриальное время человек был привязан к своему рабочему месту, своей фабрике, имеющей недвусмысленный почтовый адрес. Сегодня же соавторы того или иного стартапа могут жить на разных континентах и даже не быть знакомы друг с другом «в реале». Зачем им какое-то отдаленное «Сколково»? Инноград Медведева – Вексельберга – это попытка проводить инноватизацию первой половины XXI века по стандартам 60-х–70-х годов века минувшего. Проблема вторая. Чтобы в любой стране, в каком бы то ни было обществе, состоялся инновационный прорыв, нужен культ интеллекта и знаний.
Помните советскую инноватизацию? Всякие «Иду на грозу» и «что-то физики в почете, что-то лирики в загоне» появились далеко не случайно. В сегодняшней же России сложился режим монетократии – власти денег. Где однозначно умнее тот, кто богаче. А интеллект – такой же обезличенный товар, как, скажем, бутылка вина. Согласно принципам и правилам этой системы, интеллект не нужно культивировать, тем более – стоять перед ним на коленях, тьфу. Интеллект, как и знания, свободно приобретается на рынке. Есть нормальная цена – есть сделка. Нет – нет.
Хорошо, что проблемы поставили, теперь их надо решать. Ведь решались в России не менее сложные задачи, такие, как атомный проект Курчатова и космический проект Королёва. «Сколково» как центр коммерциализации инноваций – проект не российский, а вселенский. Проекты Курчатова и Королева задумывались и заказывались как локальные, но последствия оказались глобальны. «Сколково» – проект изначально, по определению мировой, и реализован может быть только с этим пониманием. Мало того, что он открыто, публично рассчитан на приток знаний, ресурсов, институтов «оттуда». Важнее, что он предназначен для решения глобальных задач – угаданных, но не поставленных.
Магические слова сказаны у колыбели «Сколково» Владиславом Сурковым: центральная проблема проекта – спрос на инновации; такой спрос могут предъявить только глобальные корпорации полного цикла. Тем не менее, по-прежнему в ходу наивные грезы о том, будто заказчиком (а не субподрядчиком) инноваций может стать малый и средний бизнес. Перед глобальной корпорацией проблема «внедрения» попросту не стоит, она для этого создана. Корпорации же неполного цикла, а тем более холдинги и т.п., не способны «внедрить» у себя инновации: это неизбежно потребует менять структуру своего спроса и предложения, рушить устоявшиеся сети отношений с другими корпорациями, убеждать, ломать… Либо у цепочки один хозяин типа Госплана/Газпрома, либо задача видимого решения не имеет.
Золотые рыбки коммерциализации, за которыми инноваторы закинут удочки в сколковский пруд, оказались транснациональными кашалотами. Влезут ли они туда, а главное – зачем приплывут? Для чего проект «Сколково», эта исчезающе малая площадка в периферийной стране, может понадобиться глобальным корпорациям полного цикла? В сфере их интересов, во-первых, энергетические, сырьевые, пространственные ресурсы территорий; во-вторых, институциональные условия производства на этих территориях; в-третьих, население – либо платежеспособное, либо со спросом, спонсируемым из госбюджета. Поэтому глобальные корпорации не особо интересуются субъектами размером меньше, чем страна. Они предпочитают договариваться с национальными правительствами. Мелочевку типа мало-среднего бизнеса, местных медиа, НКО и т.п. при необходимости скупают на корню, а инноваторов импортируют, причем те в большинстве прибывают своим ходом, – пишут в журнале «Эксперт» Станислав Наумов и Сергей Чернышев.
Цель проекта Сколково – ввести инновации, этот новый глобальный товар, в устоявшиеся отношения с транснациональными партнерами. Выставить наш спрос на конечные продукты против их спроса на инновации. Расплачиваться за импорт не минералами, а интеллектуальной собственностью! Благодаря этому, от полуколониального обмена пеньки и тюленьего жира на стеклянные бусы мы начнем переходить к обоюдному обмену компетенциями. Поначалу, возможно, придется принудить глобальные корпорации купить инновационный продукт, ясно дав понять, что иначе они и старого контракта не получат. Но для дальнейшего продвижения необходимо, чтобы наш новый продукт действительно удовлетворял реальный и конкретный спрос. В этом смысле перед проектом Сколково стоит задача глобальной инициации: побудить, научить, приучить, создать прецедент.
Весьма важен вопрос о том, кому достанется контроль над «Сколково». В ближайшие годы основные стратегические решения для системообразующих российских корпораций – государственных, полугосударственных, приватизируемых или находящихся в стадии подготовки к приватизации – будут разрабываться на кампусах «Сколково». А где решения – там и масштабные заказы. Тот, кто получит неформальный рычаг влияния на «вербовку» заказчиков через инноград и под бренд «Сколково», сможет если не монополизировать российский рынок системной интеграции, то, во всяком случае, надолго захватить на нем лидирующие позиции. Инноград стал объектом ожесточенной лоббистской борьбы, обильно подкрепленной политическими технологиями и черным пиаром.
Одним из реальных конкурентов «Сколково» может стать и создаваемое премьер-министром Владимиром Путиным Агентство стратегических инициатив (АСИ). В Волгограде он обозначил три направления работы АСИ: «новый бизнес» («административная» помощь новым проектам – снижение барьеров для выхода на рынок, повышение эффективности отраслевого регулирования и т. д.), «молодые профессионалы» (как пояснил Владимир Путин, в рамках этого направления предстоит «заняться созданием системы профессиональных квалификаций») и «отклонение от жестких бюрократических моделей ротации кадров в государственных и частных структурах».
Архитектура Сколково может варьироваться, но структура процесса «коммерциализации инноваций» предопределена инстуционально. Такая детерминированность хотя и открывает простор для творческого профессионального совершенствования, но не оставляет места для менеджерского волюнтаризма и эмпирики. Поэтому успех «Сколково» может стать поворотным пунктом «коммерциализации инноваций» для всей многострадальной России.
Олег Фиговский, доктор технических наук, почетный профессор КТТУ им. Туполева и ВГАСУ, академик Европейской Академии наук, директор INRC Polymate (Израиль) и Nanotech Industries, Inc. (США).
Комментариев нет:
Отправить комментарий