Они росли вместе с ДВНЦ АН СССР – ДВО РАН
 |
| В.Е. ВАСЬКОВСКИЙ на заседании президиума ДВО РАН, 2010 год. Фото Леонида МАКОГИНА |
В истории дальневосточной, российской науки особое место занимает яркая и многогранная личность – советский и российский биохимик, один из крупнейших в мире специалистов в области биохимии липидов – Виктор Евгеньевич Васьковский. Доктор биологических наук, профессор, член-корреспондент РАН, заслуженный деятель науки РФ, советник Российской академии наук, почётный профессор ДВФУ. Был членом редколлегии журнала «Биология моря», Библиотечно-информационного совета РАН, членом экспертных советов РФФИ по биологии и медицинским наукам, председателем Научного совета Медицинского объединения ДВО РАН.
Виктор Евгеньевич работал в должности
главного учёного секретаря только что созданного Дальневосточного научного
центра (ДВНЦ) с 1971 по 1974 год, активно участвовал в большой работе по
созданию новых институтов, укреплению структуры центра. В этот период были
образованы: Тихоокеанский океанологический институт; Институт автоматики и
процессов управления; Институт биологии моря; Институт географии и многие
другие.
В.Е. Васьковский участвовал в
организации газеты «Дальневосточный учёный». При нём, главном учёном секретаре ДВНЦ АН СССР
вышел первый номер газеты 4 января 1974
года. Впоследствии Виктор Евгеньевич стал нашим постоянным автором, членом
редакционного совета газеты «Дальневосточный учёный» и просто добрым другом.
Кстати, в год семидесятипятилетия Дальневосточного отделения РАН именно он
предложил ввести новую рубрику «Они росли вместе с ДВНЦ АН СССР – ДВО РАН». В
этой рубрике мы рассказываем о молодых годах дальневосточников, связавших свою
жизнь с наукой.
28 октября Виктору Евгеньевичу бы
исполнилось 90 лет, и уже прошло более девяти лет после его безвременного ухода
из жизни. В память В.Е. Васьковского мы публикуем его воспоминания ««О времени
и о себе»: Лаборатория в моей судьбе» из книги «Виктор
Евгеньевич Васьковский: очерки, воспоминания» (сост. Т.А. Терехова, А.И. Усов.
– Владивосток: Издательство Дальневосточного федерального университета, 2022. –
236 с.)
 |
| В.Е. ВАСЬКОВСКИЙ, 1970-е годы. Фото из архива ННЦМБ |
Лаборатория в моей судьбе
Памяти
Олега Чижова,
который
привёл меня в Лабораторию
Совсем недавно я отметил 50-летие самого
драматичного и самого радостного дня в моей жизни – распределения на V курсе
химфака МГУ, когда в почти безнадёжной ситуации я был направлен в аспирантуру
АН СССР под руководство Николая Константиновича Кочеткова и затем стал членом
Лаборатории химии углеводов и нуклеотидов ИХПС (Института химии природных
соединений АН СССР. – Ред.).
О себе могу сказать, что я ‒ коренной
приморец и продукт советской школы. Мои родители родились во Владивостоке, а я
неподалеку, в небольшом шахтёрском городе Артёме. Отучился там четыре класса и
первую четверть пятого. После получения четвертного табеля, в котором было
несколько четвёрок, классная руководительница сказала мне: «Витя, берись за ум, начинай серьёзно работать. Твои результаты ‒
только за счёт твоих способностей». Но за ум мне браться не пришлось.
Следующую четверть я начал в одной из лучших школ Владивостока, где со своими
артёмовскими знаниями стал первым учеником класса. А 10-й класс мне пришлось
волею судеб заканчивать в 5-й школе – «Телешевской» гимназии в подмосковном
посёлке Малаховка. После Владивостока на фоне малаховских одноклассников я
выглядел энциклопедистом.
Во Владивостоке у меня были две
выдающиеся учительницы.
Физику вела Нелли Петровна Карабиевская,
имевшая редкое тогда звание «Заслуженный учитель». Она любила свой предмет, но
«пела» нам его. Но ещё большее впечатление произвела на меня Алевтина
Лаврентьевна Баженова. Высокая дама, всегда в тёмном и очень часто с папиросой,
она была директором школы, в которой при мне было 3500 учеников. Блестящий
администратор, она держала в порядке здание и коллектив. Отпетые хулиганы,
которые не боялись милиции, трепетали перед директором. В девятом классе
Алевтина Анатольевна вела у нас органическую химию. На её домашние задания
(«написать структуры всех изомеров…») ученическая тетрадка уходила почти
полностью, но это не снижало интереса к химии.
После девятого класса я колебался между
физикой и химией, хотя с большей симпатией относился к последней. Спасибо
малаховской физичке Софье Марковне ‒ от физики она меня отвратила.
В Малаховке я узнал, что в МГУ проводят
занятия для школьников. Попал на лекции по математике тогда молодого доктора
И.Р. Шафаревича, но понял, что это не моё. Спросил, а нет ли занятий на
Химфаке? Оказалось, есть кружок, пришёл туда. Пижонистый аспирант, который вёл
кружок, устроил мне экзамен – собеседование, который я с треском провалил по
непонятной для меня самого причине.
Но через пару занятий он ушёл, передав
нас аспирантке Тамаре Ивановне (не помню фамилии, много лет спустя я встречал
её в ИОХе). Я случайно услышал слова первого руководителя обо мне при передаче
кружка: «Очень слаб. Я взял его из
интереса ‒ ездит на занятия из Подмосковья». А Тамара Ивановна относилась
ко мне так же, как и к другим кружковцам, и вскоре поручила подготовить научный
доклад «Карбоновые кислоты». Это до сих пор мой любимый класс соединений, и не
случайно в конечном итоге я остановился на липидах ‒ жирных кислотах и их
производных.
В кружке я встретил Олега Чижова. Ещё
там были Игорь Баркалов, Сева Бочкарёв, Володя Иваненков ‒ называю своих
будущих однокурсников. Кружок дал нам очень многое и, самое главное, ‒ сделал
химиками. Шесть часов практических занятий в неделю – синтезы, больше, чем
сейчас практикумы по органике во многих университетах. Мы стали победителями
или призёрами химических олимпиад в МГУ и Менделеевке, так как там помимо
вопросов были и синтетические работы. В сочетании с медалями (у меня была
серебряная) это дало возможность поступить на Химфак вне конкурса.
В первом семестре мы занимались ещё на
Моховой, а во втором ‒ уже в новом здании на Ленинских горах. На кафедру к Н.К.
Кочеткову привёл меня Олег, который уже был там своим человеком. Я начал
работать под руководством аспиранта Януша Домбровского. К сожалению, только
начал, так как на втором курсе попал на спецпоток, созданный для подготовки
радиохимиков. На нашем курсе, который насчитывал 350 человек, отобрали две
группы, в которые вошли только парни, хорошо успевающие и «без изъянов в
биографиях». С органикой, казалось, было покончено. Мы с Игорем Аульченко пошли
на кафедру радиохимии, где нас попросили что-то синтезировать, даже выдали
банки с реактивами, которые долго стояли у нас в общежитии.
До дела, впрочем, не дошло. Было
несколько дополнительных курсов, а в свободное время я занимался плаванием, а
потом ещё и водным поло.
Но наступил третий курс с его практикумом по органической химии, в который кружковцы вошли, как рыбы в родную воду. Я попал в группу, которой руководила Наталия Николаевна Мезенцева (кафедра профессора Ю.К. Юрьева). И через месяц с небольшим я уже занимался у неё в лаборатории химией селенофена. Благо, в это время нас уже не рассматривали как студентов спецпотока, хотя стипендию платили всё ещё большую. За третий и четвёртые курсы я синтезировал более 50 не описанных в литературе производных селенофена. На пятом курсе попытался заняться серьёзной наукой ‒ выяснить, как протекает одна заинтересовавшая меня реакция селенофен-2-альдегида.
Работал больше семестра с 9 до 22-23
часов, но успехов не добился: вещества не кристаллизовались, а о хроматографии,
с помощью которой можно было решить задачу за одну-две недели, я узнал только в
Лаборатории.
 |
| В.Е. ВАСЬКОВСКИЙ – студент МГУ |
В этот последний год произошли два
события, сыгравшие разную роль в моей жизни. Ю.К. Юрьев, чтобы сохранить ставку
и закрепить меня на кафедре, взял меня на полставки лаборанта. А Николай Константинович
Кочетков, прошедший школу сэра Тодда в Англии и возглавивший лабораторию в
Институте фармакологии АМН, приступил к созданию направления, которое стало
впоследствии биоорганической химией. Он начал читать на Химфаке факультативные
лекции по химии природных соединений. На них меня привёл Олег Чижов.
А ближе к новому 1958 году я узнал от
него, что Николай Константинович занимается организацией особой формы
дальнейшего обучения выпускников – химиков. Статуса стажёра-исследователя тогда
ещё не было, поэтому решили создать в АН специальную аспирантуру ‒ «Несмеяновский
набор» (по имени тогдашнего президента АН, учителя Н.К. Кочеткова, Александра
Николаевича Несмеянова) с целью подготовить кадры для двух химических областей,
в которых отечественная наука отставала – химии природных соединений и химии полимеров.
Между собой эти потоки не общались, поэтому я могу рассказать только о первом.
Это была не совсем обычная аспирантура.
Её целью было подготовить специалистов, а не диссертации. Поэтому формировали
её состав не на основе конкурсных экзаменов, а из лучших выпускников Химфака,
Ломоносовского и Менделевского институтов, которые уже проявили себя в науке и
которых рекомендовали их руководители. Благодаря ходатайству Олега в список
претендентов попал и я.
Побеседовал с Николаем Константиновичем,
получил его согласие. А дальше мои дела пошли драматически. Когда Николай
Константинович согласовывал список будущих аспирантов с А.Н. Несмеяновым, без
проблем в нём были утверждены О. Чижов, Ю. Берлин, Б. Дмитриев, П. Решетов, ещё
несколько химфаковцев. А по поводу меня Александр Николаевич сказал: «Нет! Васьковский ‒ человек Ю.К. Юрьева. С
Юрием Константиновичем я связываться не хочу». Расстроился Николай
Константинович, а я был просто убит этой вестью. Попытки поговорить с Юрием
Константиновичем ни к чему не приводили, согласия на мой уход с кафедры в
аспирантуру он не давал. Вначале он говорил мне, что, работая лаборантом, на
своих селенофенах я защищу диссертацию через три-четыре года, потом уменьшал срок
до защиты. Но тут (кажется, это был февраль) подошло время официального
распределения. Спасло меня российское «ещё успею».
В комнате, где шло распределение,
собралось несколько десятков человек – члены комиссии и потенциальные
работодатели. Пришёл мой черёд. Студент идёт на красный диплом, москвич. «Нет, ‒ сказал я, ‒ я прописан в общежитии МГУ». Несмотря на протесты Юрия Константиновича
(«Он москвич, женат на москвичке!»), было решено, что оставить лаборантом на
кафедре меня нельзя. «Распределяем»,
‒ сказал председатель. Мальчик с красным дипломом в ту пору представлял интерес
для страны ‒ посыпались предложения. Два дяди подсели ко мне, предлагали от их
НИИ жильё и очень хорошую зарплату. Хотя в хоре голосов прозвучало уже
приглашение кадровика из АН поступить в организуемую новую аспирантуру, я,
чтобы не демаскировать себя и Н.К. Кочеткова, ещё поговорил с дядями. Смотрю, Николай
Константинович начал нервничать. Тут я встал и согласился пойти в аспирантуру
АН, что и было поддержано высокой комиссией по распределению, пред которой сам
Юрий Константинович был бессилен.
Диплом я защитил успешно, Юрий
Константинович сказал, что я мог бы защитить диссертацию на его кафедре через
полтора-два года, что следовало перевести как «дурак». Но я таковым себя не считал
и не считаю, ведь речь шла о выборе судьбы в 1958 году.
Так я попал в аспирантуру, попал к Н.К.
Кочеткову. Для меня в тот момент это было главным, я не задумывался над тем,
куда меня он поставит. Сам я считал, что буду заниматься лекарственными растениями,
но вскоре выяснилось, что у Николая Константиновича были на меня другие планы.
Как я уже сказал, экзаменов в аспирантуру мы не сдавали. Нужно было написать
реферат на данную руководителем тему. Не дождавшись получения темы, я уехал
летом во Владивосток навестить родственников и, самое главное, подобрать сырьё,
фактически тему для будущего исследования.
Во Владивостоке я обратился к ведущему ботанику Д.П. Воробьёву с вопросом: «Изучением каких дальневосточных растений имело бы смысл заняться химикам?». И прослушал в ответ лекцию минут на 40 об интересных растениях, называемых по латыни. Минут 10–15 я пытался записывать названия в книжечке кириллицей, потом просто делал вид, будто что-то понимаю. Трудно описать моё состояние и настроение, когда я вышел после этой беседы. И тут кто-то посоветовал мне сходить ещё к профессору И.И. Брехману. Там меня ожидал тёплый приём и увлекательный рассказ о женьшене и его родственнике элеутерококке. А кончилось всё договоренностью встретиться назавтра в лесу за ботаническим садом. Встреча состоялась, мне был показан элеутерококк, корни которого я стал тут же копать. В Москву я приехал с мешком корней, пошёл домой к Николаю Константиновичу. Он работал под какую-то симфоническую музыку (я полюбил её позже). Состоялся разговор, в ходе которого выяснилось, что планировался я на нуклеиновые кислоты, но в итоге получил тему реферата (химия какого-то нового антибиотика, который не вошёл в широкую практику, почему и был мною забыт) и разрешение заниматься привезёнными корнями.
Первый год мы с Олегом работали в
комнате Николая Константиновича на третьем этаже Химфака. Я возился с корнями,
а он занимался лагохиллином из среднеазиатского растения. На экспериментальную работу
времени оставалось не очень много, так как было большое число лекций, включая
биохимию и даже общую биологию, а также два языка (английский и французский) ‒
из нас хотели сделать европейски образованных молодых учёных.
Летом 1959 года мы с Олегом отправились
в трёхмесячную экспедицию ВИЛАР на Дальний Восток под руководством главного
специалиста страны по лекарственным растениям А.И. Шретера. Ещё в поезде Олег
научил меня пользоваться определителем растений. В экспедиции нашей задачей
было выполнение примитивных анализов на алкалоиды, сапонины и некоторые другие
вещества. Но мы активно ходили вместе с ботаниками в походы за растениями, а
также заготавливали перспективное, по нашему мнению, сырьё для Лаборатории.
Из экспедиции я вернулся другим
человеком. Меня не пугала латынь, я мог самостоятельно определить хотя бы до
семейства многие растения. Это биологическое образование мне очень пригодилось
не только в тот период, но и позднее, когда я решил заняться сравнительной биохимией
морских организмов. Сырьё наше не пропало. Оно послужило основой для выполнения
кандидатских диссертаций Юрой Оводовым, Алей Мамедовой, Васей Чирвой, с ним
работала под руководством нашего босса А.Я. Хорлина сотрудница Первого
московского мединститута В.М. Иванова «Тетушка Патриния» (это прозвище ввёл в
обиход Слава Жвирблис – она изучала растение Патринию среднюю). Совокупность
этих работ составила докторскую диссертацию Анатолия Яковлевича.
По возвращении из экспедиции мы попали в
новое помещение Лаборатории в ИХПС на улице Вавилова. Третьим к нам в комнату пришёл
Слава Жвирблис. Кроме Олега и меня в Лабораторию из несмеяновского набора попал
Боря Дмитриев, а вместе со Жвирблисом пришли Толя Усов, Володя Шибаев и Лёня
Лихошерстов. Я не помню, почему и когда изменили тему Олегу Чижову ‒ он занялся
схизандринами из семян лимонника китайского. Олег первым защитил кандидатскую
диссертацию по химии природных соединений, и все остальные, начиная с меня, шли
вслед за ним и брали его труд за образец.
 |
| Виктор Евгеньевич у входа в ИХПС с Н.К. КОЧЕТКОВЫМ |
История смены моей темы такова. Несмотря
на интенсивную работу с элеутерококком, результатов у меня не было, я не мог
зацепиться за какие-то интересные соединения в экстракте. Более успешно под руководством
Н.К. Кочеткова и при участии А.Я. Хорлина шла работа по другому представителю
аралиевых ‒ Аралии маньчжурской. С ней работала в Институте фармакологии Л.А.
Воротникова. Не участвуя в эксперименте, я стал соавтором первой публикации по
химии этого объекта, вообще первой статьи нашей школы по тритерпеновым гликозидам.
В этом сыграли роль моя любовь к научной литературе ещё с химфаковских времен и
знания по ботанике, полученные в экспедиции 1959 года. В одном из опытов Лидии
Александровны экстракт, который нагревали на плитке, выбросило из колбы. Плитку
выключили, а когда она остыла, на ней оказались белые кристаллы. Я высказал гипотезу,
что это может быть олеаноловая кислота, так как знал, что швейцарец Хонеггер
выделил гликозиды этого тритерпена из другого представителя семейства Аралиевых
‒ плюща. Проверили константы кристаллов ‒ моя гипотеза подтвердилась.
Исследования аралии передали В. Жвирблису, но на какой-то стадии к ним
подключился и я: в следующей публикации по аралии мы с ним оба в соавторах. А
потом Слава ушёл из химии в искусство, тема полностью перешла ко мне, элеутерококк
я оставил. К нему вернулись уже без моего участия в лаборатории Г.Б. Елякова во
Владивостоке.
Можно много писать про славную жизнь
Лаборатории в её первые годы. Была не только научная работа, семинары, но и
минифутбол во дворе, комплекс «Готов к ловле рака!», походы на озеро Светлое за
этим раком, создание лабораторного музея. Там я не только получил подготовку
для дальнейшего самостоятельного занятия наукой (школа Николая
Константиновича), но и нашёл новое поле для приложения своих сил.
В школьные годы я был совершенно
неспортивным. Поэтому 4 или даже 5 по физкультуре мне ставили, чтобы не
испортить табель.
Единственное, что я умел (так считал), –
плавать: в старших классах летом заплывал за лодочные буйки. Поэтому на первом
занятии по физкультуре в МГУ, когда нам раздали анкеты с вопросом: «Каким спортом хотите заниматься?», я
написал «Плаванием». На первом
занятии с заплывом на 100-м выяснилось, что плавать я не умею, ‒ работая изо
всех сил, я проплыл дистанцию за 2 минуты. Но плавать меня научили довольно
быстро: через два-три месяцев я выполнил 3-й разряд, а на 2-м курсе выплыл из
второго. Успехи не очень велики, но я стал членом сборной факультета по
плаванию, а затем и водному поло, получил возможность свободно посещать
бассейн, что делал практически ежедневно. На 4-м курсе я стал членом
спортсовета факультета, но на 5-м спорт забросил. Не плавал и первый год аспирантуры.
А на второй год по состоянию здоровья понял, что со спортом я распрощался рано.
И тут я узнал, что СКАН (Спортивный клуб Академии наук) арендует воду в
открытом бассейне в Лужниках.
Стал по утрам ездить туда раза три в
неделю. Потом ко мне присоединился Леон Бакиновский ‒ жить стало легче и
веселей. Хотя наша Лаборатория была и остаётся дружной, но плавание сделало
наши с Леоном отношения особенно тёплыми. К тому же он пришёл в Лабораторию в
нашу группу. А ещё через некоторое время я выяснил, что в СКАН есть секция
подводного плавания. Пошёл и туда, и со своей плавательной подготовкой стал
одним из лидеров в этой группе. Именно подводники-скановцы познакомили меня с
прекрасным озером Светлое, которое я уже упоминал.
Скановская группа поддерживала рабочие и
дружеские отношения с кафедрой беспозвоночных Биофака МГУ, которой руководил академик
Лев Александрович Зенкевич. Летом скановцы работали на ББС ‒ Беломорской
биологической станции МГУ: доставали морских животных для летней практики
студентов и впрок для практикума в МГУ. Буквально в первое же погружение на ББС
я подумал: «Вот чем нужно заниматься во
Владивостоке ‒ химией и биохимией морских организмов». Начал собирать
литературу. За два года, что я ещё провёл в Москве, смог собрать все
существенное, что было опубликовано к тому времени в мировой литературе по
захватившей меня проблеме.
Не знаю, вернулся бы я в конечном итоге
во Владивосток, если бы не два человека, два события, также связанные с
Лабораторией.
Вначале в нашей группе появился из
Новосибирска Юра Оводов, распределённый туда после окончания Химфака МГУ. Н.Н.
Ворожцов, к которому он попал, решил послать его на стажировку к Николаю
Константиновичу, так как собирался начинать в Новосибирском ИОХе исследования
по химии природных соединений. Немного позднее в Лабораторию начал заезжать
Георгий Борисович Еляков.
 |
| Директор – организатор ИнБАВ, кандидат химических наук Г.Б. ЕЛЯКОВ |
Блестящий синтетик, досрочно защитивший
диссертацию на кафедре у Ю.К. Юрьева, а потом ставший лауреатом премии Министерства
обороны за синтетические работы в закрытом НИИ, он в конце 1959 года уехал
работать во Владивосток. Начал с синтеза, но скоро понял, что в Приморье лучше
заняться химией уникальных природных объектов, таких как женьшень. И поехал
консультироваться к Николаю Константиновичу. Там он встретил меня и Оводова, на
возвращении которого в Новосибирск Н.Н. Ворожцов не настаивал.
Говоря о переезде во Владивосток, я ещё
раз должен помянуть добрым словом шефа. Когда я сообщил ему о своём желании
вернуться на родину, он не разгневался, хотя считал мой уход потерей для Лаборатории,
а предложил мне ещё раз все обдумать, внимательно осмотреться во Владивостоке.
Для этого он послал меня туда в командировку на всё лето 1963 года. Сколько раз
я в дальнейшем благодарил про себя Николая Константиновича за это! Да, я не
изменил своего решения уехать во Владивосток, но теперь оно было принято мною
без тех юношеских иллюзий, на которых основывалось ранее.
Я увидел многие трудности, которые меня
там ожидают. Но я ехал в работающий коллектив, который меня узнал. Юра Оводов
приехал во Владивосток в последний день 1962 года. В лаборатории Г.Б. Елякова летом
1963 года было человек 15 сотрудников, вовсю шло исследование женьшеня. Я
присоединился к этой работе. Разобрался, почему не удаётся при гидролизе
гликозидов женьшеня получить индивидуальные генины. Эти результаты явились
основой для первой публикации нового Института биологически активных веществ
ДВФ СО АН СССР в международном журнале.
13 марта 1964 года я прибыл на
постоянную работу во Владивосток. Друзья по Лаборатории помогли мне в
становлении тематики. В конце лета мы с Юрой Оводовым организовали первую
прибрежную экспедицию туда, где море чище и богаче биологическими объектами.
Выбор пал на бухту Валентина на севере
Приморья. В этой экспедиции приняли участие Борис Дмитриев, Леон Бакиновский,
Коля Молодцов, Сергей Кара-Мурза, Леша Бочков и другие. Мы собрали в экспедиции
большое количество водорослей, часть которых в дальнейшем была исследована
Толей Усовым. Смотрели и липиды беспозвоночных.
На Морской экспериментальной станции
(МЭС), которую мы стали создавать в 1966 году, в первые годы побывали Олег
Чижов, Миша Грачёв, Борис Дмитриев, Иза Жукова, Галя Смирнова. Олег и Миша помогли
мне принять правильное решение об этапах развития исследования. Я уезжал во
Владивосток с идеей серьёзно заняться работой на эмбрионах морского ежа. Однако
скромные результаты, которые были получены одной из самых светлых наших голов ‒
Олегом и блестящим стеклодувом и вообще экспериментатором – Мишей (тогда на МЭС
они могли использовать только метод хроматографии на бумаге), показали мне, что
к подобным работам нужно ещё долго готовиться: осваивать новые методы, обучать
молодых сотрудников.
При самом активном участии Изы и Гали
был собран обширный материал по гликолипидам морских беспозвоночных, Статья,
соавторами которой стали также мой первый ученик по липидам Эдик Костецкий и
тогда ещё студент Вася Светашев (оба давно уже доктора наук, признанные
специалисты в липидологии), цитируется до сих пор. В дальнейшем чаще всего на
МЭС, на Витязе, а затем снова на МЭС бывали Толя Усов и Галя Смирнова.
Собранный здесь биологический материал помог Толе стать одним из ведущих
специалистов мира в области исследования полисахаридов водорослей, а Гале ‒
войти в число лидеров по исследованию ганглиозидов иглокожих.
 |
| Г.Б. ЕЛЯКОВ и В.Е. ВАСЬКОВСКИЙ беседуют с академиком М.В. КЕЛДЫШЕМ во время его визита в ИнБАВ в 1970 году |
В 1972 году ИнБАВ превратился в ТИБОХ.
Позднее, начиная с 1974 года, я проработал несколько лет в Институте биологии
моря. Оба института относятся к числу ведущих в ДВО РАН. Есть в этом и моя заслуга,
не столько личная, а как носителя того, что я получил от Николая
Константиновича и Лаборатории. Не случайно выходец из Лаборатории Юра Оводов,
ныне академик Юрий Семёнович Оводов, создал прекрасный научный коллектив во
Владивостоке, а затем за короткий срок смог поднять науку в Сыктывкаре.
Работая во Владивостоке, я никогда не
порывал связи с Николаем Константиновичем и Лабораторией. Вот уже более сорока
лет каждый раз, приезжая в Москву, я иду в Лабораторию, в свою Лабораторию.
Благодарен судьбе, что в 2005 году мне
удалось участвовать в праздновании 90-летнего юбилея шефа, а затем, к
сожалению, и проводить его в последний путь, где он похоронен неподалеку от
одного из его учеников ‒ Г.Б. Елякова.
В.Е. ВАСЬКОВСКИЙ «О времени и о
себе»
из
книги: «Виктор Евгеньевич Васьковский: очерки, воспоминания»; с. 40–50
 |
В.Е. ВАСЬКОВСКИЙ и заместители председателя ДВНЦ В.Г. КОНОВАЛЕНКО и Б.А. НЕУНЫЛОВ, 1971 год  |
